МИФ ХХ ВЕКА

Сущность борьбы между императором и папой заключалась начала в борьбе за господствующее положение между рыцарским учением и изнеживающим учением о любви. Живым символом первого сточенного компромисса является меч с крестообразной рукояткой и едущий на боевом коне епископ. Сначала победило, конечно, рыцарское учение; Карл Великий со смехом бы отверг Пия IX, но он счел целесообразным освятить свое достоинство религией и провозгласить свою власть перед народом, как данную ему милостью Божьей. Таким образом, император и папа были сначала союзниками в плане власти и политики против "благородных саксонцев", которые - по Гёте - считают делом славы свою ненависть к христианству в предложенной форме. Видукинд боролся за себя, но одновременно и за свободу всех нордических народов. Причем Карл, суровый основатель Германской империи, оставался политической фигурой. Сомнительно, что без него это властное образование возникло бы. После восстановления чести Нижней Саксонии, в течение 1000 лет подвергавшейся хуле, оба великих политика вошли в историю Германии: Карл как основатель Германской империи, Видукинд как защитник свободы, представляющую главную германскую ценность.

Верность последователя и мужская верность для древнего рыцаря были выше собственности и счастья, как для певца Эдды. "Речи Высокого" заканчиваются словами:

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава деяний достойных

Это нордическая форма буддистского учения о карме. В песне о Беовульфе осуществляется попытка слияния германского чувства чести с христианской идеей спасения, поскольку именно Беовульф пытается спасти разорванное, замученное человечество; но он борется не при помощи тезиса о "непротивлении злу насилием", а как "герой к ужасу зла" (сравни в связи с этим слова Вишны, который всегда появляется в мире для уничтожения преступника). Но в Беовульфе уже проявляется некая сентиментальная нотка. Если для более древних германцев считалось бесчестием вернуться с поля боя без вождя и властелина, жалкое поведение "последователя" Христа в Гефсиманском саду (что и для автора "Гелианда" показалось неприятным) здесь уже потеряло свою яркость. Свита Беовульфа, почувствовав приближение его смерти, покидает его, кроме одного преданного воина! Эта совершенно ненордическая слабовольная черта была, разумеется, возмещена сознательной похвалой чести: "Ни одно событие не может ослабить у благородного человека любовь крови", "Нам всем угрожает конец этой жизни: поэтому кто может, пусть завоюет себе славу до смерти!" Наконец, бесчестно и вероломно бежавшие были подвергнуты опале.

Теперь всему вашему роду будет отказано
в мече и в пожертвованиях казны,
в Родине и в пользовании наследственными
должностями: должен быть правым в жизни
каждый, когда аристократы видят
вдали ваше бегство, это бесславный поступок.
Для дворянина смерть лучше,
чем позорная жизнь.

И германский рыцарь позволяет себе бесславные поступки в состоянии слабоволия и при прорыве низменных инстинктов, но если он после этого их возмещает, признает их и принимает на себя последствия, то мы это поймем скорее, чем трусливое поведение первого апостола. Даже такая зловещая фигура как Хаген нам представляется значительно крупнее по сравнению с Петром. Хаген отказывается от своей чести, служа чести короля и умирает в конце концов твердо и стойко. Болтливый же Петр отрекается от своего господина трижды при первом же испытании; и только один порыв его вызывает симпатию, когда он обнажает меч (что автор "Гелианда" описывает с заметным облегчением), что показательно затмевается последующей трусливой ложью. Церковная традиция напрасно старается сделать из Петра героя. Благочестивый же автор "Гелианда" пытается объяснить поведение учеников в Гефсимане их заботами, потому что иначе их сон показался бы его саксонцам бесчестным и потому непонятным:

…Рожденный богом
нашел их в беспокойном сне,
на сердце у них было тяжело,
От того, что любимый господин
их оставил.