Мидлштейны

— Они все дерьмо. Нормальную музыку не слушают. Им важно только, какие на них джинсы, а я в джинсы даже не влезаю. И они гады. Травили меня, пока я не познакомилась с Итаном и Аароном. — Она икнула и взвыла: — А теперь их не-е-е-ет.

В упаковке Робин остался только один ряд печенья. Эди самой захотелось съесть штук пять.

— Тебе не тошно? — спросила дочь.

— Ты о чем?

— Об этом. — Робин поводила руками вдоль тела.

Эди смотрела на нее, не понимая.

— Жир. Мам, очнись. Мы с тобой обе жирные.

— Не говори так, — прошептала Эди.

— Слышала бы ты, как меня называют в школе. — Робин завладело другое чувство, не грусть, нечто новое и злое, вкус, который был лучше, чем весь сахар на свете: горечь. — Они и тебя обозвали бы, причем в десять раз хуже.

Она сунула в рот печенье и проглотила, почти не жуя.

— Потому что ты толще меня. О тебе сказать можно больше.

— Ну, прости, что я такая, — ответила подавленная и окончательно сломленная Эди.

— Зачем просить прощения у меня? Извиняйся перед собой.

Робин открыла рот, будто хотела сказать кое-что похуже, крикнуть, но изо рта у нее вылетела только черная шоколадная рвота, которая густой лужей растеклась по столу. Робин вытаращила глаза, и ее опять вырвало. Эди тоже почувствовала спазм, но как-то сдержалась, не отдала того, что попало в желудок.

С этого дня Робин стала быстро худеть. Неделю спустя она отправилась на похороны друга, а на следующее утро встала пораньше и ушла на пробежку. Еще неделя-другая, и она записалась на легкую атлетику. Через несколько месяцев Робин превратилась в обычную девочку — такую же, как все соседские дети. Эди осталась прежней — одна за кухонным столом, окруженная своими радостями.

«Золотой единорог»

— Сейчас я тебе расскажу, каков твой отец, — сказала Эди дочери, которая не хотела ничего слушать, но не знала, как отказаться.

Они сидели на кухне, в доме, где Робин выросла и куда не любила возвращаться. Эди теперь жила здесь совсем одна. Ходить ей, насколько могла судить Робин, было некуда. Неужели она проводит за этим столом все время и только ест и предается воспоминаниям?

В детстве Робин нравились рассказы матери. Эди любила посплетничать, но при этом была таким человеком, которому раскрывают душу даже посторонние. Она казалась мудрой, теплой. Если она не знала, чем помочь, то, по крайней мере, знала, как утешить. И только познакомившись с ней поближе, ты понимал, какой она бывает невыносимой.

Потом в жизни Робин кое-что изменилось, и рассказы кончились. Произошло несчастье с теми мальчишками. Хотя в семье его больше не обсуждали, Робин думала о нем так долго, что оно превратилось в частичку ее самой. Итан и Аарон стали ее первыми парнями. Все трое были влюблены: Аарон — в Итана, Робин — в Итана, Итан — в свою коллекцию пластинок, таблетки и любовь друзей к себе. Они с ума сходили друг по другу, месяцами сидели, тесно прижавшись, в комнате Итана и слушали музыку — настоящий винил. Несравненно лучше компактов по многим причинам, которые Итан перечислял восторженным, недавно огрубевшим голосом. «Да-да», — соглашались Аарон и Робин, очарованные его страстью и знаниями, выходящими за пределы школьной программы. Однажды они занялись сексом в машине Аарона, припаркованной в сумрачном тупике за квартал от дома Робин. По очереди целовали и трогали друг друга. Пухлая Робин с огромными грудями (мальчишки обалдели, когда она наконец высвободила их из лифчика), маленький Аарон с бритой головой и крепким торсом. Итан втиснул руку между ног Робин. Аарон трудился над членом Итана. Все стонали, чувствуя величайшее в жизни счастье — ни один с тех пор не испытал ничего подобного. Наконец осталось только застегнуться, неловко затолкать груди в лифчик и слегка покраснеть, вспомнив звуковые проявления своей страсти. Сигареты выкурены, таблетки съедены. Неделю спустя Робин отправила обоим письма с признанием в любви, но если они их и получили, никто не сказал ни слова. А всего через несколько дней Итан умер. Они были тут ни при чем. Семейные проблемы, обстоятельства. Аарон впал в депрессию, родные отправили его лечиться. Теперь он жил в Сиэтле и на каждую годовщину со смерти друга — до сих пор! — присылал Робин диск с записями тех самых групп, которые они тогда слушали. Любимые песни давно кончились, и теперь он их повторял. Робин хотела сказать ему, что уже хватит, и не могла — привыкла жить с этой болью. Она ждала, что скоро на смену ей придет новая, та, что гораздо сильнее.

В пятнадцать, после того ужасного случая, Робин отдалилась от матери. Столько лет прошло? Ведь ей тридцать один. Неужели она держалась от всех на таком большом расстоянии, живя всего в сорока пяти минутах езды? О своей жизни Робин рассказывала мало, разве что историю-другую о работе в дорогой частной школе — забавные случаи с детьми. Эди не знала, когда услышит что-нибудь новенькое, и выспрашивала все до мельчайших подробностей, а потом смаковала неделями, представляя, как живет ее дочь.