Мидлштейны

И тут ему выдали две сотни новых анкет, целый мир открылся только потому, что он решил встречаться с теми, кто больше подходит ему по возрасту. Ричард прочитал штук десять объявлений и наконец наткнулся на фотографию кудрявой черноволосой толстушки, которая улыбалась и выглядела намного моложе шестидесяти. Она показалась ему невероятно знакомой, и Мидлштейна сразу же потянуло к ней просто потому, что он стосковался по близким. Он открыл ее страничку и вдруг понял, что глазеет на фото своей жены Эди, только десятилетней давности, сделанное, когда они еще не разлюбили друг друга и не отдалились так, будто живут на разных полюсах.

Он помнил эту фотографию: ее сделали в Италии. Первый отпуск вдвоем: Робин уехала в колледж. Им тогда было по пятьдесят. Последние двадцать пять лет они растили детей, и теперь в браке наступил второй этап. Мидлштейн читал о нем в журналах, слышал от друзей и предвкушал это время.

На деле же вышло, что они стали ссориться по любому поводу. Точнее, ссорилась Эди, она издевалась над каждым его предложением. Что он знает о Риме? Это она учила в колледже итальянский и после окончания две недели жила в Италии. Это она раньше владела языком почти в совершенстве и, конечно же, через день-другой снова с легкостью на нем заговорит. Зачем ехать на экскурсию, когда они могут сами погулять? Почему гостиница рядом с Ватиканом? Оттуда слишком долго добираться. И почему, наконец, он не надел ботинки поудобнее? (Они гуляли по Ватикану. Прошли всего милю, но в то время колени уже начали побаливать, и Ричард совсем измучился. Стоило пикнуть, Эди как с цепи сорвалась. Когда они добрались до Сикстинской капеллы, она практически визжала, только шиканье охранников смогло ее успокоить и то — не с первого раза.) Почему он до сих пор не отошел после перелета? Почему не хотел сесть в автобус, если ноги болят? Почему заказывает на ужин одно и то же? Почему не пробует нового? И почему не радуется? Наверное, эта поездка и убила их брак. Или стала началом конца. — Теперь отследить момент было трудно. «А может, подумал Мидлштейн, — у меня реакция замедлена лет на десять? Это сейчас мне кажется, что причин для расставания было множество, а на самом деле — лишь та ссора?»

Когда они дошли до фонтана Треви, Ричард хромал. Бедра, лодыжки, спина — все гудело. Эди уже выпила пять эспрессо, съела два мороженых, и он опасался, что она теперь никогда не уснет. Милая американская девочка чуть старше Робин, такая же туристка, предложила снять их у фонтана, даже не подозревая, что за ад творится у нее на глазах. В результате на фото получились два человека, стоящих поодаль. Ричард знал, что там не улыбается — на своей, отрезанной, половине. Со страницы в Интернете на него смотрела только Эди в том самом шелковом платье, которое так хорошо подчеркивало ее широкие сексуальные бедра. На согнутой руке — сумочка, волосы — роскошное облако кудрей (в то утро шел дождь, и воздух еще был влажным). Еще вполне привлекательная женщина с напряженной кофеиновой улыбкой. Умная, немного опасная. Ее лучшие годы прошли, но она по-прежнему притягивала взгляд. Если бы Ричард увидел ее впервые, он бы сказал, что она — как раз то, что надо. «Я хочу вернуться, — подумал он, — только пусть она меня любит». Однако он знал — знал давно, но в последние два месяца сделал все, чтобы это стало неизбежным, — Эди не полюбит его никогда.

Эди, 210 фунтов

Вот что было на подносе: «БигМак», большой пакет картошки фри, две коробочки с детским обедом и игрушкой, один «МакРиб» (ведь это новый сэндвич, а такое случается нечасто), одна диетическая кола, два апельсиновых сока, шоколадный коктейль, яблочные пирожки для всех, три печенья с шоколадной крошкой — для Эди, маленькой Робин и Бенни, который уже стал большим мальчиком. Эди определенно съела бы сэндвичи сама, хоть и спросила сына, не хочет ли тот попробовать. Она показала ему на рекламу, висевшую над ними, точно погремушка — над кроваткой младенца, и Бенни кивнул. Эди предложила ему шоколадное печенье, в пластиковой витрине оно выглядело так соблазнительно, или яблочный пирожок, а может, все вместе, но он ответил «нет», и она сказала: «Ну, давай тогда возьмем и то и другое. На всякий случай». Он пожал плечами. Ему было все равно, сколько она купит. Дома ничего не пропадало зря, в конце концов кто-то все съедал, а кроме того, мальчик прожил на свете всего шесть лет и еще не имел стойких убеждений, по крайней мере насчет съестного.