Мидлштейны

Эди толкнула дверь на кухню и едва не вскрикнула: за столом с книгой и чашкой кофе сидел Бенни, рядом на тарелке лежало печенье в шоколадной крошке. Лицо у сына было усталое, измученное.

— Что случилось, мама? Ты пить захотела?

— Да… я попить.

Растерянная Эди взяла из шкафа стакан, сунула его в углубление в двери холодильника и надавила краем на рычажок. Посыпались кубики льда. Она прислонилась к холодильнику.

— Мне в спальню идти?

— Этот дом — твой. Делай что хочешь. — Бенни закрыл книгу и смущенно кивнул на обложку. — Гарри Поттер. Детям нравится, и я решил посмотреть, о чем тут.

— Как тебе?

Эди плеснула воды из кувшина с фильтром и села за стол.

Бенни был ниже ростом, но красивей отца — гладкая кожа, не такие густые брови, и сердце добрее. Просто загляденье, подумала она.

Сын покивал, глядя на книгу.

— Быстро идет. Твоим внукам нравится, когда все быстро.

— Они такие чудесные, — сказала Эди. — И красивые, и смешные.

— Ладно-ладно, бабушка, мы знаем, что ты от них без ума. Не расхваливай.

В детстве он был милым, остроумным ребенком и вырос в милого, остроумного мужчину.

Эди хлебнула воды, побарабанила пальцами по столу. Тоненькое обручальное кольцо совсем потускнело.

— А ты почему не в постели? Бессонница?

— Мне определенно не хочется тут сидеть, — ответил Бенни. — Но доктор сказал, что перед операцией тебе есть нельзя. Не просто из-за лишнего веса или угрозы сердцу. Это вопрос жизни и смерти. Хотел тебе напомнить, если забудешь.

— Я всего лишь пришла попить.

— А я всего лишь читаю.

Полгода спустя, в ночь перед второй операцией, он снова сидел на кухне. И Эди снова пришла в надежде, что его тут не окажется, и он снова не дал ей поесть. Бенни поддерживал ее как мог, однако чувствовать себя надзирателем ему совсем не нравилось. Он уважал свою мать, ведь она его растила с любовью, а кроме того, была умной женщиной, хоть и вела себя ужасно глупо. Он уважал человечество в целом и думал, что у всех есть право на слабости. Поэтому никому не сказал, что караулил Эди на кухне, даже своей жене. Все осталось между сыном и матерью. Он тактично предложил ей любовь и защиту, она равнодушно, устало приняла их. Это их не сблизило, но и не оттолкнуло друг от друга.

Раненые

Эмили с бабушкой Эди брели по школьному стадиону так медленно и неохотно, что пользы от этого упражнения, пожалуй, не было. Можно ли ходить с омерзением? Если да, то у них это получалось.

Эмили, сообразительная, красивая девочка с каштановыми, как у матери, волосами, двигалась осторожно — всего неделю назад она упала со второго этажа, на руке был гипс, на виске — шов. В прошлом году ее толстая, вспотевшая, хромая бабушка перенесла две операции. Родители говорили, что в любой момент может понадобиться и третья, более сложная и серьезная, — шунтирование.

— Вы посмотрите на себя! Раненые солдаты! — пошутил часом раньше отец; он стоял, прислонившись к своему «Лексусу», и смотрел, как они ковыляют в сторону школы.

— Ха! — фыркнула Эди и приобняла девочку, даже не взглянув на него.

— Вот именно, — поддакнула Эмили.

— Ну что поделать, если вы такие хорошенькие, — заорал он. — Бабушка и внучка! Два поколения!

— Вот дурак, — сказала Эди.

Они едва дотащились до беговой дорожки и теперь ползли по ней, одолевая необходимую милю, как приказала мама, которая твердо вознамерилась спасти Эди жизнь.

— Заметила, что твой папа лысеет? — спросила бабушка.

— Ужас, правда? — сказала Эмили.

Все началось ни с того ни с сего. Еще недавно отец, красивый мужчина с густыми волосами, выглядел моложе своих лет, был полон сил и любил ее мать. Эмили жила, не зная печали.

Внезапно все рухнуло: у бабушки обнаружили диабет и кучу осложнений, дед ушел, начал встречаться с какими-то тетками из Интернета (Эмили слышала, как об этом говорили родители), и ее мать взбесилась. Просто с катушек съехала. Такой Эмили не видела ее никогда, а ведь мамуля и так была маньячкой, она пеклась обо всем на свете: о своей прическе, о доме и мебели, ковровом покрытии, газоне, прическе Эмили, прическе Джоша, оценках в школе, бней-мицве, прическах всех остальных людей и так далее. Рашель все хотела довести до совершенства. Если бы она могла изменить цвет неба в тон своим глазам, она бы это сделала, только потому, что так лучше.

И тут, в самый разгар событий, Эмили неожиданно для себя заметила, что в ней клокочет ненависть — сокрушительное и очень приятное чувство. Ее бесило все: и братец Джош (туповатый слабак, а иногда — и вовсе размазня), и девчонки в школе (одни парни на уме, будто не о чем больше поговорить — например, о передачах по телику, фильмах, книгах, чокнутых бабушках с дедушками, о чем угодно), и домашние задания (тягомотные, скучные, унылые и еще пятьдесят синонимов, обозначающих полное занудство).