Мидлмарч

Тем временем Розамонда и Мэри успели сказать друг другу гораздо больше, чем Фред и мистер Фезерстоун. Они так и не сели, а стояли у туалетного столика возле окна. Розамонда сняла шляпку, разгладила вуаль и кончиками пальцев поправляла волосы — не белобрысые и не рыжеватые, а золотистые, как у младенца. Мэри Гарт казалась совсем некрасивой между этими двумя нимфами — одной в зеркале и другой перед ним, — которые глядели друг на друга глазами небесной синевы, такой глубокой, что восхищенные наблюдатели могли прочесть в них самые неземные мысли, и достаточно глубокой, чтобы скрыть истинный их смысл, если он был более земным. В Мидлмарче лишь двое-трое детей могли бы потягаться с Розамондой белокуростью волос, а облегающая амазонка подчеркивала мягкость линий ее стройной фигуры. Недаром чуть ли не все мидлмарчские мужчины за исключением ее братьев утверждали, что мисс Винси — лучшая девушка в мире, а некоторые называли ее ангелом. Мэри Гарт, наоборот, выглядела самой обычной грешницей смуглая кожа, вьющиеся темные, но жесткие и непослушные волосы, маленький рост. А сказать, что она была зато наделена всеми возможными добродетелями, значило бы уклониться от истины. Некрасивость, точно так же как красота, несет с собой свои соблазны и пороки. Ей часто сопутствует притворная кротость или же непритворное озлобление во всем его безобразии. Ведь когда тебя сравнивают с красавицей подругой и называют дурнушкой, этот эпитет, несмотря на всю его справедливость и точность, вызывает далеко не самые лучшие чувства. Во всяком случае, к двадцати двум годам Мэри еще не приобрела того безупречного здравого смысла и тех превосходных принципов, какими рекомендуется обзаводиться девушкам, не столь щедро взысканным судьбой, словно эти качества можно получить по желанию в надлежащей пропорции с примесью покорности судьбе. Живой ум сочетался в ней с насмешливой горечью, которая постоянно обновлялась и никогда полностью не исчезала, хотя иногда и смягчалась благодарностью к тем, кто не учил ее быть довольной своим жребием, а просто старался сделать ей что-нибудь приятное. Приближение поры женского расцвета сгладило ее некрасивость, в которой, впрочем, не было ничего отталкивающего или болезненного, — вовсе времена и на всех широтах у матерей человеческих под головным убором, иногда изящным, а иногда и нет можно было увидеть такие лица. Рембрандт с удовольствием написал бы ее, и эти крупные черты дышали бы на полотне умом и искренностью. Потому что искренность, правдивость и справедливость были главными душевными свойствами Мэри — она не старалась создавать иллюзий и не питала их на свой счет, а в хорошем настроении умела даже посмеяться над собой. Так и теперь, увидев свое отражение в зеркале возле отражения Розамонды, она сказала со смехом:

— Какая я рядом с тобой чернушка, Рози! Должна признаться, ты мне очень не к лицу.

— Ах, нет! О твоей внешности никто вовсе не думает, Мэри. Ты всегда так благоразумна и обязательна. Да и какое значение имеет красота! воскликнула Розамонда, обернувшись к Мэри, и тотчас скосила глаза на свою шейку, открывшуюся теперь ее взгляду.

— То есть моя красота, хочешь ты сказать, — ответила Мэри иронически.

«Бедная Мэри! — подумала Розамонда. — Как ни старайся говорить ей приятное, она все равно обижается».

А вслух она спросила:

— Что ты поделывала последнее время?

— Я? Приглядывала за хозяйством, наливала мягчительный сироп, притворялась заботливой и довольной, а кроме того, продолжала учиться скверно думать о всех и каждом.

— Да, тебе здесь живется тяжело.

— Нет, — резко сказала Мэри, вскинув голову. — По-моему, мне живется куда легче, чем вашей мисс Морган.

— Да, но мисс Морган такая неинтересная и немолодая.

— Наверное, самой себе она интересна, и я не так уж уверена, что возраст приносит облегчение от забот.

— Пожалуй, — сказала Розамонда задумчиво. — Даже непонятно, чем существуют люди, когда у них нет ничего впереди. Ну, конечно, всегда можно найти опору в религии. Впрочем, — и на ее щеках появились ямочки, — тебя, Мэри, такая судьба вряд ли ждет. Тебе ведь могут сделать предложение.

— А ты от кого-нибудь слышала о подобном намерении?

— Ну что ты! Но джентльмен, который видит тебя чуть ли не каждый день, наверное, может в тебя влюбиться.

Мэри слегка переменилась в лице — главным образом из-за твердой решимости в лице не меняться.

— А от этого всегда влюбляются? — спросила она небрежно. — По-моему, это лучший способ невзлюбить друг друга.

— Нет, если это интересные и приятные люди. А я слышала, что мистер Лидгейт как раз такой человек.

— Ах, мистер Лидгейт! — произнесла Мэри с полным равнодушием. — Тебе что-то хочется про него разузнать, — добавила она, не собираясь отвечать обиняками на обиняки Розамонды.

— Только нравится ли он тебе.

— Об этом и речи нет. Чтобы мне понравиться, надо быть хоть немного любезным. Я не слишком великодушна и не питаю особой симпатии к людям, которые говорят со мной так, словно не видят меня.