Мидлмарч

Но Лидгейт собирался поговорить с Доротеей и без совета мистера Брука. Она не присутствовала при том, как ее дядя перечислял приятные способы, с помощью которых жизнь в Лоуике можно было бы сделать более веселой, но обычно во время визитов Лидгейта она оставалась в спальне, и он с интересом подмечал в ее лице и в голосе приметы искренней тревоги и живой озабоченности, едва он упоминал о чем-то, что могло иметь отношение к здоровью ее мужа или к состоянию его духа. Лидгейт решил, что ей следует узнать всю правду о возможном будущем ее мужа, но, бесспорно, мысль о доверительной беседе с ней дразнила его любопытство. Врач всегда склонен к психологическим наблюдениям и порой, не удержавшись от соблазна, позволяет себе многозначительное пророчество, которое жизнь и смерть затем легко опровергают. Лидгейт посмеивался над подобными рьяными предсказателями и собирался соблюдать в этом смысле величайшую осторожность.

Он осведомился, дома ли миссис Кейсобон, и, узнав, что она отправилась на прогулку, собрался уже уйти, но тут в переднюю вошли Доротея и Селия, разрумяненные мартовским ветром. Когда Лидгейт попросил разрешения поговорить с ней наедине, Доротея тотчас открыла дверь библиотеки, возле которой они стояли, спеша услышать то, что он собирался сказать ей о ее муже. После того как мистеру Кейсобону стало дурно в библиотеке, она еще ни разу туда не входила, и лакей не потрудился открыть там ставни. Однако они не достигали верхних стекол, и света достало бы, чтобы читать.

— Извините этот полумрак, — сказала Доротея, остановившись на середине комнаты. — Но ведь мистеру Кейсобону запретили читать, и библиотекой никто не пользовался. Однако я надеюсь, что он скоро возобновит свои занятия здесь. Ему ведь становится лучше?

— Да, и много быстрее, чем я ожидал вначале. Собственно говоря, он уже почти так же здоров, как был раньше.

— Значит, вы опасаетесь, что болезнь может вернуться? — спросила Доротея, чей чуткий слух уловил серьезность его тона.

— В подобных случаях трудно утверждать что-нибудь определенное, ответил Лидгейт. — С уверенностью я могу сказать лишь одно: надо очень внимательно следить, чтобы мистер Кейсобон не напрягал свои нервы.

— Прошу вас, говорите совершенно прямо, — умоляюще сказала Доротея. Мне невыносимо думать, что я чего-то не знаю и потому могу поступить так, как никогда не поступила бы, если бы знала все! — Слова эти вырвались у нее как невольный крик. Было очевидно, что их породило душевное смятение, причина которого лежала в недавнем прошлом.

— Садитесь же, — добавила она, опустилась в ближайшее кресло и сняла шляпку и перчатки. Доротея инстинктивно ощущала, насколько неуместны церемонии, когда решается судьба человека.

— То, что вы сейчас сказали, подтверждает мою точку зрения, — начал Лидгейт. — Мне кажется, одна из обязанностей врача — насколько возможно умерять подобного рода сожаления. И я должен предупредить вас, что при таких недугах трудно что-либо предсказывать. Мистер Кейсобон может прожить пятнадцать лет или даже больше, чувствуя себя не хуже, чем до сих пор.

Доротея побледнела, а когда Лидгейт умолк, сказала тихо:

— То есть если мы будем очень беречься?

— Да, беречься всяких душевных волнений и неумеренных трудов.

— Он будет так несчастен, если ему придется оставить свои занятия, сказала Доротея, тотчас представив себе эти страдания.

— Да, я знаю. Единственный выход тут — попытаться всеми средствами, и прямо, и обиняком, сокращать время, которое он им посвящает, и разнообразить их. Если не произойдет ничего непредвиденного, то, как я уже говорил, сердечное недомогание, которое, по моему мнению, явилось причиной этого припадка, особой опасности не представляет. С другой стороны, все-таки возможно, что развитие болезни пойдет быстро: это один из тех случаев, когда смерть порой может наступить внезапно. И следует предусматривать все до последних мелочей, чтобы избежать подобного исхода.

На несколько минут наступило молчание. Доротея сидела словно окаменев, но она испытывала необыкновенное внутреннее волнение, и никогда еще ее ум за столь короткий срок не перебирал такого многообразия всевозможных картин и внутренних устремлений.

— Помогите мне, прошу вас, — произнесла она наконец все тем же тихим голосом. — Объясните, что я могу сделать.

— Не свозить ли вам его куда-нибудь за границу? Если не ошибаюсь, вы недавно были в Риме?

Воспоминания, которые заставляли отвергнуть это средство, вынудили Доротею выйти из ее мраморной неподвижности.

— Нет, это не годится… хуже этого ничего нельзя придумать, — ответила она с детской безнадежностью, и по ее щекам заструились слезы. — От того, что не доставляет ему радости, пользы не будет никакой.

— Мне очень жаль, что я не мог избавить вас от этих страданий, — сказал Лидгейт. Он был глубоко тронут, но тем не менее недоумевал, что могло толкнуть ее на подобный брак. Такие женщины, как Доротея, были ему непонятны.

— Вы поступили совершенно правильно. Я благодарна вам за то, что вы сказали мне правду.