- Мне пора уходить, - сказал он. Глаза его казались воспаленными, словно он слишком пристально смотрел на свет, такое выражение порой бывает у измученных горем людей.
- Чем же вы займетесь? - робко осведомилась Доротея - Ваши намерения не изменились с тех пор, когда вы в прошлый раз готовились к отъезду?
- Нет, - ответил он безразличным тоном. - Займусь тем, что подвернется. Вероятно, люди привыкают работать без вдохновения и надежд.
- Какие грустные слова! - сказала Доротея, и голос ее предательски дрогнул. Затем она добавила, пытаясь улыбнуться: - Мы с вами как-то отметили нашу общую склонность сгущать краски.
- Я не сгущаю краски, - возразил Уилл, прислоняясь к выступу стены. Есть события, которые случаются только однажды, и в один прекрасный день узнаешь, что счастье позади. Со мной это случилось очень рано. Вот и все. Я не могу и помыслить о том, что для меня всего дороже, - не потому, что это недоступно, а потому, что моя честь и гордость не позволяют мне об этом помышлять. Я не смог бы уважать себя, если бы рассуждал иначе. Что же, буду влачить свое существование, как человек, увидевший однажды рай в грезах наяву.
Уилл умолк, он ждал, как будет встречено его признание, сознавая свою непоследовательность и укоряя себя, что так открыто говорил с Доротеей; впрочем, трудно обвинить в ухаживании человека, заявляющего женщине, что он никогда не станет за ней ухаживать. Это, право же, довольно призрачное ухаживание.
Совсем иные картины представились Доротее, тут же обратившейся мыслью в прошлое. Догадка, не о ней ли говорит Уилл, едва мелькнув, была вытеснена сомнением: можно ли сравнить их малочисленные мимолетные встречи и прочные отношения, по всей видимости установившиеся у него с другой особой, с которой он видится постоянно? Именно к этой особе, вероятно, и относилось все сказанное им; с Доротеей же его связывала, как она всегда предполагала, просто дружба, на которую ее муж так жестоко наложил запрет, оскорбительный и для нее, и для Уилла. Она стояла молча, потупив глаза, и перед ее мысленным взором теснились картины, все более укреплявшие ужасную уверенность в том, что Уилл имел в виду миссис Лидгейт. Почему же, однако, ужасную? Просто он счел нужным сообщить ей, что и в этой ситуации был безупречен.
Ее молчание его не удивило. В его мыслях тоже царил сумбур, и он с отчаянием сознавал, что разлука немыслима, что-то должно ее предотвратить, некое чудо, и уж никоим образом не те осторожные фразы, которыми они сейчас обмениваются. Да и любит ли она его? Он не мог не признаться себе, что огорчился бы, если бы разлука не причинила ей боли; не мог бы отрицать, что все его слова подсказаны желанием увериться в ее взаимности.
Оба не заметили, долго ли они простояли. Доротея, наконец, подняла взгляд и собиралась заговорить, как вдруг дверь открылась и появился лакей, сказав:
- Лошади поданы, сударыня. Изволите ехать?
- Сейчас, - сказала Доротея. Затем, оборотившись к Уиллу, произнесла: Мне еще нужно написать кое-какие распоряжения для экономки.
- Мне пора идти, - сказал Уилл, когда дверь снова затворилась, и сделал к Доротее несколько шагов. - Я завтра уезжаю из Мидлмарча.
- Вы поступаете во всех отношениях достойно, - тихим голосом сказала Доротея, ощущая такую тяжесть на сердце, что ей трудно было говорить.
Она протянула ему руку, и Уилл не задержал ее в своей, ибо слова ее показались ему принужденными и холодными до жестокости. Глаза их встретились, его взгляд выражал досаду, взгляд Доротеи - только грусть. Взяв папку, он повернулся к выходу.
- Я никогда дурно не думала о вас. Прошу вас, не забывайте меня, сдерживая слезы, проговорила Доротея.
- Зачем вы это говорите? - раздраженно ответил Уилл. - Скорее нужно опасаться, как бы я не забыл все остальное.
В этот миг в нем вспыхнул непритворный гнев и побудил его уйти немедля. Для Доротеи все слилось воедино - его последние слова, прощальный поклон у дверей и ощущение, что его уже нет в библиотеке. Она опустилась в кресло и застыла в неподвижности, ошеломленная стремительным водоворотом образов и чувств. Прежде всего возникла радость, хотя грозила обернуться горем радостной была догадка, что любил он ее, что отрекся он от любви к ней, а не от какой-то иной, предосудительной и запретной, несовместимой с его представлением о чести. Им придется расстаться, но - Доротея глубоко вздохнула, чувствуя, как к ней возвращаются силы, - она сможет теперь думать о нем без запрета. Так расставаться было легче: можно ли грустить, впервые осознав, что любишь и любима? Словно растаяла тяжелая ледяная глыба, которая давила на ее сознание, и оно ожило; прошлое воротилось в более явственном виде. Неизбежная разлука не умаляла радости - быть может, даже делала ее полнее в этот миг: ни у кого теперь не повернется язык их упрекнуть, никто с презрительным изумлением не бросит на них взгляда. Решение Уилла делало упреки неуместными, а изумление - почтительным.