Мятежный дом

Монтеро пристально смотрел, ожидая продолжения, но не дождался. Вздохнув, он повел Дика к выходу, оттолкнулся от платформы — и вдвоем они взлетели на три этажа вверх.

* * *

Роксана Кордо была молода, хороша собой, умна, богата и несчастна. Молодость и красота не могли сами по себе составить счастья в высшем свете Вавилона — молодых и красивых было более чем достаточно, в то время как мир принадлежал людям зрелым, а зрелость начиналась в 30 и продолжалась до 70. Человека до 30 лет можно было смело не принимать всерьез — на чем и погорели в свое время те, кто не принял всерьез Рихарда Шнайдера.

Рокс мучилась тупой, безболезненной и безысходной мукой, которую называют «бессмысленностью жизни». Ее интеллект, полностью отданный науке, был так же, как и эта наука, невостребован. Она понимала теперь, откуда взялся образ «безумного ученого» — к безумию близок каждый, кто вложил свою жизнь в открытие, способное принести огромную пользу ближним, и встретил со стороны этих ближних полное непонимание и неприятие. После поражения в войне Картаго перестала нуждаться в бионике. Александр Кордо сохранял лаборатории только ради дочери. Он не надеялся на связанное с бионикой будущее. Он вообще не надеялся на будущее. Большой, богатый и влиятельный клан Кордо страдал от того же, что и маленький, разорившийся, никому не нужный клан Сионг. Рокс была слишком умна, чтобы не обращать на это внимания, слишком совестлива, чтобы не понимать, насколько больнее это бьет по бедным и слабым, и слишком горда, чтобы топить свою беспомощность в развлечениях.

Она не вошла в свиту будущей императрицы, однако императорскую помолвку девушка ее ранга никак не могла пропустить. Кровавой сцены на нижних ярусах дворца Рокс не видела, она была наверху, вместе с другими молодыми людьми и девушками, отпрысками «лучших людей» дома Рива. Но на похоронах должна была присутствовать, а поскольку фазаниха Иннана ей не нравилась, Рокс не примкнула к женщинам, а осталась с отцом, в императорском траурном поезде.

До этого момента Рокс принимала мир как нечто не очень уютное, но само собой разумеющееся. Принимала его потому что ничего иного не предвиделось; и то, что мир предлагал, было, в общем, неплохо. Но в момент встречи с конвоем осужденного все перевернулось.

Дик очень удивился бы, узнав, сколько человек из императорской свиты сочувствовали ему, в меру сил, конечно, но неподдельно. Шнайдеров с каждой социальной ступенью вверх любили всё меньше, и то, что они использовали сэтто «красная карта», выдаваемое только Солнцем, для решения своих личных задач, было по местным меркам нехорошо. Ведь Вавилон как таковой в Бет не нуждался — в ней нуждались Рихард и Лорел, чтобы укрепить свое влияние на императорский дом, а значит — свою власть. Сами по себе матримониальные планы находились вполне в рамках этики дома Рива — но вот использование в этих целях императорского сэтто было уже предосудительно: это получется, государя самого же уговорили смастерить себе хомут.

Кроме того, Шнайдеры-Боны были не единственной семьей, потерявшей детей на Тайросе во время отступления; тот же Александр Кордо оказался разлучен с женой и младшей дочерью Алессией. Где сейчас те дети, что с ними — никто не знал; в то, что имперцы едят вавилонских младенцев, конечно же, не верили — но каково осознаваь, что твоя кровинка растет неизвестно где, среди чужих людей, и не узнает тебя при встрече? В общем, на Шнайдеров смотрели косо, но критиковать их за этот поступок не позволяла совесть, потому что любой из кланов при необходимости поступил бы так же.

Критиковать Шнайдеров за их планетарную политику тем более никто не спешил — и вовсе не из страха, а потому что неписаный кодекс Рива не велел хаять существующее правление: если не знаешь, как можно править лучше — нечего языком болтать и разводить зряшную смуту; а если знаешь, то забери власть и правь, но тогда болтать тем более глупо: насторожишь правителя, распугаешь возможных союзников. Конечно, «критика снизу» не только допускалась, но всячески пощрялась — политики традиционно опирались на поддержку народа; но это была привилегия и прерогатива черни. Трибуны орут, бойцы на арене кромсают друг друга молча.

Молчаливая антипатия к Шнайдерам породила молчаливую симпатию к их жертве. По поводу смерти Лорел никто, конечно, злорадствовать не посмел, но многие в кулуарах высказались в таком духе, что Шнайдер сам выкопал могилу сестре, позволив синоби довести юного имперца до безумия; а уж многочасовое истязание, которым обернулась попытка сохранить пленнику жизнь, совсем ни в какие рамки не умещалось. Конечно, сто лет назад уместилось бы — тогда и не такое умещалось, но по тем временам никто не скучал.