Мятеж

За окном чернела густая тихая ночь.

Мы еще минутку поговорили о самой команде штабной — как отнеслась, каково настроение в данный момент, что можно ждать от нее. Рассказчик мало что мог сказать точно, а в догадках путаться не хотел. Мы его отпустили.

Панфилов тут же сообщил новую неприятность:

— Говорили мне, что транспорт с оружием, шедший из Сарканда, красноармейцы разбили и растащили…

— Надо сейчас же проверить…

— Конечно… Я от тебя побегу к начснабу… потом ворочусь…

— А я жду Масарского — он сейчас все расскажет о казармах…

Масарский подскакал верхом, быстро вбежал и впопыхах обычным частым говорком затараторил:

— В казарме дело дрянь… Я послал сейчас еще новых агентов… Но ясно и без того — собираются что-то делать…

Ная в это время звонила ребятам, чтобы собирались ко мне немедленно, а верный друг, Медведич, поседлал нашего любимого Жучка и обскакивал тех, кого телефоном было трудно нащупать…

Через несколько минут собрались: Позднышев, Кравчук, Шегабутдинов, Рубанчик, Верменичев, Мамелюк, Никитченко, Альтшуллер, Колосов — словом, набралось человек десять — двенадцать[13]. Между прочим, Иона сообщил, что, едучи сюда, слышал со стороны казарм два выстрела… В комнатке за шумом они не были слышны…

По всем этим обрывочным сведениям нельзя еще было вывести ничего определенного, было ясно лишь одно: казармы неспокойны и к чему-то готовы…

Но как же, как и чем предотвратить нам готовую ударить грозу? События заскакали с быстротой невероятной.

— Товарищи, положение таково, что медлить нельзя ни минуты… Мы должны быть готовы ко всему. Надо встретить опасность организованно. Сейчас же распределим свои силы. Прежде всего создадим штаб… человека в три. Одному в такой обстановке нельзя!

Назначили троих: Мамелюк, Фурманов, Муратов… Через несколько минут воротился Белов. Он в боевом нашем штабе занял место Мамелюка. О транспорте с оружием — горькая правда: его разбили, и все оружие теперь разграблено… О, черт дери!

— Штабу надо немедленно подсчитать и мобилизовать все наличные силы… Взять на себя руководство событиями… Сосредоточить в руках у себя часть оперативную[14]. Связаться с особым отделом, трибуналом, партийной школой, комитетом партии, ротой интернационалистов. Все и всех поставить на ноги. Прикинуть план действий в зависимости от того, что передадут агенты особотдела, только что отправившиеся в казармы…

В дверь постучали, вошел быстрым ходом Донских — командир Джаркентского батальона. Лицо бледно, глаза горят, дыхание порывисто… Он к нам скороговоркой:

— Батальон у меня весь на ногах. Построился… собрались куда-то выступать — надо быть на крепость. Никто ничего не говорит, меня сторонятся… Хотели арестовать — убежал… Народу у казарм масса, и все вооружены — не знаю, откуда достали оружие… Заметил среди своих много чужих, незнакомых лиц…

Мы его выслушали с затаенным волненьем, внимательно, но недоверчиво:

«А что, как утка? Вряд ли комбат не знает, что у него делается — не подвох ли тут?»

И мы ему в благодарность за рассказ:

— Пока побудь, — говорим, — в соседней комнате, никуда не уходи, у дверей будет охрана. А мы все эти сведения сейчас проверим…

По всем направлениям была у нас уже выставлена связь, пустили несколько разведок из трибунальской и особотдельской команд, наказали захватывать и приводить подозрительных…

— Ты, Шегабутдинов, направляйся живо в караульный батальон, выясни там положение, скажи хоть по телефону, что делается и что там надо делать…

Лиденбаум — в интернациональную роту, Никитченко — к трибуналу! Панфилыч выяснял с командой штадива.

Вдруг прилетела весть:

— Пошли… Выступили…

— Кто, откуда?

— Из казарм… На крепость пошли…

— Много?

— Пока встретилось человек сорок — пятьдесят…

Надо сейчас же перехватить. Кого послать? Отрядили интернационалистов двадцать восемь человек, — наперерез, ближними к крепости путями. Дали задачу;

— В крепость не впускать. Постараться обезоружить. Стрелять лишь в крайнем случае. Сразу же завязать переговоры. Потребовать, чтобы сложили оружие.

Интернационалисты поступили проще всех наших советов и наказов: присоединились к восставшим и вместе с ними очутились в крепости. А крепость — ни выстрела, охрана крепостная не противилась. Там были все те же, семиреченские, «свои»: и ворота открыли и замки посшибали: бери, что хочешь.

Когда мы узнали, что последний отряд перешел к восставшим, захолонуло сердце…

Эта рота была надежнейшей нашей частью. А теперь на кого положиться? Правда, ушла только ее частичка, но где уверенность, что через час не уйдут и все остальные?

Шегабутдинов звонит из карбатальона:

— Батальон выступил на помощь восставшим, пошел в крепость…

— Весь ушел?

— Нет. Осталось человек пятьдесят мусульман — я сейчас посылаю их к вам.

— Да, немедленно, только не сюда. Мы со своим штабом переходим в штадив… Туда и посылай!

В темноте спускались с крылечка Белоусовских номеров, шли почти ощупью в чуткой, затаившейся, мраком укутанной улице.

Торопились. Ничего по пути не говорили, быстрым шагом, спотыкаясь и бранясь, спешили скорей к штадиву.