Мятеж

Шегабутдинов развивал невероятную энергию в работе, относился честно, серьезно, заботливо к каждому поручению, к любой очередной задаче — болел ее неудачами, радовался, как ребенок, ее успехам. И как товарищ — был один из милейших, один из сердечнейших, с которыми приходилось сталкиваться когда-либо в жизни. Но все это потом.

А в первое время и Шегабутдинов у нас был на подозрении. Особенно после того, как сразу заявил о своем неудовольствии по поводу отказа нашего и перевел разговор на киргизскую бригаду.

— Вы формируете бригаду?

— Формируем.

— Вам, значит, нужны туземцы? Агитацию надо среди них вести, звать, так ли?

— Ну, конечно…

— А кто у вас во главе стоит? Сизухин! Кто такой Сизухин? И почему Сизухин? Я вам непременно рекомендую поставить моего близкого знакомого Бикчурова. Этот вот действительно сделает дело!

Предложение пока мы отклонили.

Черт его знает, какими он руководствуется мыслями: но, может быть, и в самом деле предполагает делу помочь. Если так — отлично. И даже есть большой смысл во всем том, что он предлагает, — это и в самом деле удобнее было бы и удачнее, об этом надо подумать, кой с кем можно посоветоваться, кой-кого следует запросить, но… Но встают снова и снова эти тревожные телеграммы из Пишпека, живо рисуется Пржевальск, где вместе с джиназаковским представителем был и Шегабутдинов, куда он вызывал мусульманский батальон… И теперь он настаивает во главе целой бригады поставить своего ближайшего сотрудника и сотоварища!

Нет, нет, лучше повременить, осмотреться внимательнее, тщательнее взвесить…

В Белоусовских номерах, где все мы живем, занимает отдельный номер начальник охраны города. Вхожу по какому-то срочному делу, открываю неожиданно дверь: ба! И на полу, и на диванах, на кровати во всевозможных позах возлежат незнакомые люди в прекрасных цветных халатах, с откормленными, породистыми лицами, осанистые, с жирными, толстыми шеями, заплывшими глазами и чавкают губами или взвизгивают странно непонятные слова. Чувствуется всеобщее возбуждение. Видно, что публика не из «простых», по всей вероятности именитая, богатая киргизская макушка — баи, манапы.

Среди них — Юсупов. Он лежал на кушетке, вздернув кверху ноги, попыхивая папироской, слушая визжавшую из угла порывистую, нервную речь. Увидев меня, живо вскочил, смущенно засеменил навстречу. Взял под руку и вывел из номера, нашептывая какую-то торопливую несуразицу.

Одно к одному; это обстоятельство наводило опять на сомнения. Кругом что-то происходит непонятное. То и дело слышишь и видишь неожиданные картины, только больше и крепче убеждающие в основном предположении и подозрении: происходит внутренняя глубокая организационная работа, про которую одни знают отлично, а другие участвуют, может быть и бессознательно, сами того не понимая, не зная, не догадываясь про основные, конечные цели…

Ну, черт его знает что творится! Грызли сомнения. И потом узнал еще, что у этого начальника охраны города, кроме наших Белоусовских номеров, в городе целая квартира. Зачем ему и здесь и там?

Сегодня в комитете партии в кругу других вопросов сообщили:

— Отмечен ужасающий рост национальных обострений. Атмосфера накаляется с чрезвычайной быстротой. Можно ожидать внезапных осложнений. В одном из поселков Пржевальского района крестьяне крупно столкнулись с мусульманским населением и в результате разоружили всю мусульманскую милицию. Необходимо принять срочные меры: вести оттуда тревожные. И ничего не могли придумать нового: насторожили только все уездные комитеты, приказывали не ослаблять, — наоборот, усиливать пропагандистскую и агитационную работу по кишлакам, станицам и деревням; предупреждать своим вмешательством возможные осложнения, воздействовать всякими способами на особо беспокойные районы и отдельные элементы… Сил у нас нет никаких. Помочь районам не можем. И все-таки во главе с Гарфункелем отрядили туда, в Пржевальский район, небольшую комиссию.

Через несколько дней получили сведения, что все обошлось без вооруженного столкновения, хотя крестьяне и настроены были чрезвычайно воинственно, хотя и очевидно было, что кто-то их настойчиво, упорно подстрекает на кровавую баню. Забегая вперед, можно сказать: через малый сравнительно срок после этой поездки, тотчас после верненского мятежа, в этом самом районе Пржевальского уезда, где работала теперь наша комиссия, вспыхнуло восстание. Его возглавлял Меньшов. За какие-то преступления он был посажен трибуналом, но во время верненского мятежа бежал, укрылся в Пржевальский район и поднял здесь вооруженное крестьянство, натравливая его на киргизов, придумывая разные поводы и причины: то засилье киргизское, то мнимые разбои, угон скота…

И сам в одном районе, в знак отместки, угнал у киргизов весь скот. Это было позже. Но и теперь чувствовалось большое беспокойство. Зрели события. Душило жаркое дыхание надвигавшейся грозы.