Мятеж

- В этакой благодати да скушно, - изумился, а может, и оскорбился он. - Нет, чего там скушно. Да и некогда скучать - дела немало круглый год: то по станции надо помнить, то со скотиной али вот по своим делам заботу имеешь... Время теперь не такое, чтобы пошел, да и все тебе есть. Не-ет... Ты сначала подумай, потом догадайся, где да как все надо достать, а достанешь или нет - кто тебя знает. Может - и нет. Время знает, куда ему уходить, - скучать нам нельзя...

- Так вы же тут одни. Ведь совсем как бы в берлоге.

- Ну, нет, зачем, - вступился и Иван Карпыч, - берлогой наше место звать нельзя. Нас тут - гляди-ко сколько. А потом все время, что ни день, сюда-туда живой народ едет... И разные вести нам везут, одни вот от Пржевальска али Джаркента проедут да нам не то что про себя, а все, что в Китае-то делается, расскажут. Все расскажут... Потом, глядишь, с Ташкента справляется, - этот опять говорит. И выходит, что всё мы слышим да знаем, хоть и в горах живем... Только интерес надо иметь... то есть чтобы самому про все... А сам не будешь - известное дело, и в Москве берлогу свить можно...

После этих слов Ивана Карпыча мне стало как-то неловко за то, что мы так горячо взялись пытать его да и всех по части горной дичи. И в то же время припомнил я два-три вопроса, которыми Иван Карпыч, видимо, старался отвлечь меня с этой темы на другую. Теперь я поддался, затушил охотничьи свои инстинкты, и разговор наладился совсем по иному руслу. Я рассказал ему про жизнь в Москве, - это больше всего занимало Ивана Карпыча, потом мало-помалу перешел к фронтовой жизни и ознакомил его с тем, что слышно было о "крымской бутылке", такая там сгрудилась для нас опасность, как мы думаем с нею бороться, что за жизнь теперь в Крыму, какой свирепствует там террор и как ведут себя, что делают там наши товарищи, подпольщики-большевики.

Иван Карпыч слушал сосредоточенно, не поддакивая, не кивая головой, никак не проявлял своего сочувствия, восхищения или горечи - вообще не обнаруживал своих внутренних переживаний в связи с тем, что слышал теперь от меня. От стола мы уже давно перебрались с ним на крыльцо и сидели на ступеньках. Остальная публика разбрелась кто куда, нас оставили вдвоем. Спускалась в горы весенняя тихая ночь. Все темней высокое чистое небо, все более расплывчаты и широки далекие остроконечные хребты, все ближе горные подножья - они идут, подступают вплотную, и в густом вечернем сумраке кажется, будто придвинулись они под самую белую мазанку. Какие-то шорохи, чуть уловимые звуки - и писк, и свист, и глухое гуденье - доносились с гор. Но этот горный сумеречный говор не нарушал величественной тишины, что остановилась над горами. Здесь, в сплошных массивах, среди гигантских скал в такую тихую ночь чувствуешь себя необыкновенно: переполняешься новым, неведомым доселе настроением, полон новыми неясными мыслями, весь глубоко взволнован, и восхищен, и полон радостных, торжественных чувств.

- Ну, Иван Карпыч, и красота же здесь, - не удержался я, сбиваясь снова с разговора.

- Неплохо, - промолвил он совершенно равнодушно. - А что этот самый Крым - не тово? - добавил он тем же спокойным тоном.

- Чего?

- А не опасно? Баню нам не дадут?

И мне показалось, что под усами у него скользнула улыбка.

- Не должно, - говорю ему твердо и уверенно. - Какая баня: вон Деникин до самого Орла дошел, а где он?

- Ну, а где он? - переспросил и Иван Карпыч.

- Да где, - кажется, теперь тоже в Крыму, а может, уж и в Лондон уехал. Когда его под Орлом-то стукнули, он по трем дорожкам покатился: одной на Одессу - там добили; другой - на Дон и на Кубань - там тоже в море спихнули; а третьей дорожкой он вот в Крым и пробрался... Теперь, надо быть, после разгрома в Новороссийске он и оттуда войска-то перебросил в Крым... Ну, да это все уж не то, что под Орлом... Да, поляки еще шумят, эти тоже... Ну пока что и там горя мало...

Я рассказал Ивану Карпычу всю обстановку, что сложилась у нас к тем дням. Он слушал внимательно, и видно было, что все понимал и многое запоминал крепко, отчетливо...

- Слушаю вот я вас, - заметил Иван Карпыч, - и вижу, что оно там как-то все по-другому идет. Не то, что у нас.

- А что у вас?

- Да что у нас? У нас, можно сказать, ничего - хулиганство одно да разбои. И больше ничего. И не было и нет ничего. Потому что всяк себе сам хозяин, а управы нет, он и делает, что хочет. Я все дела тут с самого начала знаю, потому что и в Верном бывать пришлось; и послушал - узнал немало со всех сторон; все знаю, еще как в семнадцатом году, когда правительство это керенское было, к нам сюда, то есть в Вершый-то, два комиссара наехало: Шкапский да Иванов.

- Это от Керенского?