Мятеж

– Дак, кто ж знал, княже, что Степанку – стрелой. Видать, выжидали да…

– А может, не выжидали? Может, подстроили все с этой дракой, бабами? Их, кстати, не схватили? Ну, хотя бы приметы-то должны быть, коли стражи так внимательно смотрели… куда не надо!

– Да есть приметы, – тысяцкий пригладил бороду. – Только, княже, такие, что ко многим подходят. Бабищи младые, красивые, дрались – любо-дорого глянуть.

– Как это – любо-дорого?

– Так стражи говорят… ух, шпынищи!

– Вот что, Федор Онисимович. Давай-ка этих стражей – ко мне.

Поднявшись с лавки, тысяцкий поклонился да, перекрестившись на сияющий серебром окладов иконостас в красном углу, направился к двери.

– Постой-ко, Онисимыч, – вдруг вспомнил князь. – У тебя за Славенским концом кто приглядывает? В смысле – не за стражей, а за шпынями всякими.

– За Славенским? За шпынями… Да Рыков Михайло, человече служилый, дьяк. Не боярин, из житьих людей, одначе дело свое дюже ведает.

– Что ж раньше-то про него молчал? Рыкова этого – тоже пришли.

Первым – сразу после полудня, князь едва успел оттрапезничать – явился с докладом Авраамка. Весь такой гордый, с глазами сияющими:

– С Торга люди – квасник Илья, Почугай-сбитенщик, да Евдоким-пирожник, да мнози – видали со Степанкою рядом некоего человечка неведомого – лицом бел, сутулый. С прыщами!

– Оп-па! – Вожников потер руки. – Случайно, не Ондреем человечка того звать?

– Того не ведаю, – виновато потупился отрок. – Не знают они, как того прыщатого шпыня зовут, однако, как бунт был – видали частенько. Подзуживал!

– Слыхал, Федор? – Егор обернулся к старшему дьяку, скромненько скрипевшему гусиным пером у себя в углу. – Надо бы этого шпыня в розыск. Приметы расписать подробно! И про говор – «исчо», «зачэм» – не забыть. Займися, Федя!

Дьяк поднялся на ноги и приложил руку к сердцу:

– Так я, княже великий, – уже. Все расписал, глянешь?

Князь отмахнулся:

– Да ладно, уж тебе-то верю. В типографию отнеси да распорядись.

– Сделаю, великий государь.

Отпустив Авраама домой – отрок еще считался «божинским», – Вожников хотел было пару часов вздремнуть… или не вздремнуть, а просто понежиться с любимой женою, уже и кафтан расстегнул – да вошел Феофан-стольник с вестью: стражники нерадивые прибыли.

– Ну, прибыли, так давай их сюда по одному, – распорядился Егор. – Сколько их там всего?

– Всего, государь, двое.

Первый страж – нечесаный, с козлиною бороденкой мужик лет тридцати, весь какой-то скукожившийся и смурной, с порога показался князю не глупым, но вот как только открыл рот…

– Дык это… оны дви… гадины… ух… Онна другой по уху – хабах, хабах! А мы глядели…

– С чего драка началась, не видали?

– Да не, княже. Не.

Примет стражник тоже не помнил, бубнил только, что «вельми красны корвищи», да что «одежонку рвали», однако ни цвета волос, ни сложения, ни даже конкретного возраста «корвищ» толком не разглядел, не запомнил, а то, что запомнил, на что обратил внимание, объяснял с большим трудом, примерно как учащийся восьмого класса коррекционной школы пытался бы своими словами пересказать самый простой текст – «ну, это самое, короче, как бы».

Едва взглянув на второго стража, Вожников тяжко вздохнул и скривился – здоровущий, с покатыми плечами борца и детским наивным лицом, парняга на мыслителя на походил вовсе, а походил на телезрителя-пивохлеба – аудиторию всякого рода криминальных новостей, боев без правил и прочего мордобития.

Ну, раз уж позвал, так не прогонять же – все же придется выслушать… насколько это выйдет, насколько сей парнище вообще способен к разумной и членораздельной речи.

– Ты, значит, тоже баб этих толком не запомнил?

– Коя-что, господине, запомнил, – поклонился страж. – Одна рыжая была, лет, может, тридцати иль чуть помене, другая – светленькая, помоложе. Ростом… на голову пониже меня, обе. Рыжая – в теле, а светленькая – тоща.

– Одн-а-ако! – Егор удивленно покачал головою. – Что еще про них скажешь?

– Да кой-что сказати могу, государе, – шмыгнув носом, заверил здоровяк, широкое лицо которого теперь уж не казалось князю ни детским, ни наивным. – В темнице-то, чай, помыслил… мысли-то выложить?

– Выкладывай, выкладывай, господин… Теодор Адорно! – засмеялся Вожников. – «Новые левые», франкфуртская школа… изучал когда-то. Хотя, вижу, вам ближе экзистенциализм… месье Сартр? Ну-ну, что глазами пилькаешь? Говори же! Все говори, что считаешь нужным, и особенно то, что таковым не считаешь.

Приободренный таким образом стражник приосанился, даже, кажется, стал выше ростом и дальше говорил все так же здраво, с рассуждениями, чем очень понравился Егору – прямо не часовой, а философ!

– Как все началось, я, господине, не видел, да и напарник мой, Окулин, тоже. Просто вдруг повернулся на паперть посмотреть – а там они уже дерутся. Ну, эти две бабы. Я теперь-то смекаю, драться они не просто так начали – а чтоб нас отвлечь.

– Это с чего ж мысли такие? – насторожился князь.

Незадачливый караульщик пригладил волосы: