Через полчаса Мякин закруглился. Как обычно, рассортировал бумаги, не спеша привёл в порядок стол. Поднялся со стула и тихо произнёс:
— Ну, я пойду домой.
— Да-да, — засуетилась Раиса. — Я почти готова, — ответила она, собирая сумочку и приготовив конторские ключи.
— Я пойду к себе домой, — ровным тоном произнёс Мякин и направился к гардеробной вешалке.
— Что ты сказал? — растерянно спросила Раиса.
Мяк набросил зимнее пальто и, повернувшись к ней боком, ответил:
— Я пойду к себе, то есть к себе домой.
Раиса встала из-за стола и долго смотрела на Мякина, пока он просовывал руки в рукава пальто, застёгивал пуговицы и аккуратно прилаживал на голову меховую шапку.
— А там тебя ждут? — спросила она.
— Не знаю, — ответил Мякин, повернулся лицом к Раисе, взглянул на неё, опустил глаза и добавил: — Извини, я пойду к себе.
Не ожидая реакции Раисы, он повернулся и твёрдой походкой направился к двери.
«В этом сезоне, похоже, останемся без зимы», — подумал Мякин, когда вышел в переулок. Холодный, влажный ветер мчал по тёмному небу подсвеченные городскими фонарями облака. Посыпала снежная крупа. Мякин поднял воротник, поправил меховую шапку и повернул на знакомую улицу, где метрах в ста от перекрёстка существовала его остановка, на которой он несчётное число раз садился на свой автобус и наслаждался получасовой поездкой домой, когда уже не надо думать о конторе, когда такие же, как он, горожане, усталые за день, тихонечко, почти ничего не замечая, сидят или стоят в салоне, и кажется, что собралась неведомо какая группа единомышленников, обсудившая до самых мелочей дальнейший ход событий и теперь, покорно отдавшись судьбе, молча, не глядя друг на друга, ожидала, совпадёт ли их прогноз с реальной действительностью.
Автобуса давно не было. Мякин даже подумал: не изменилось ли за время его отсутствия что-то в городском транспорте? Но, взглянув на табличку, он обнаружил там свой номер автобуса, да и стоявшие на остановке терпеливо ожидали появления транспорта.
Резкие порывы ветра заставляли ожидающих, подставляя ветру спины, поёживаться и, согнувшись с поднятыми воротниками, стойко переносить непогоду. Снег прекратился, и Мякин подумал:
«Это хорошо: небритому будет удобнее разжечь огонь, а потом он скажет: “Подлец ты, Мяк”.
— Никто теперь мне не скажет: «Мяк, ты подлец!» Да и нет теперь Мяка, — прошептал Мякин и представил себе либерторию и старика, сидящего у костра.
Прислонившись к столбику с табличкой, Мякин расслабился, ему показалось, что стоит он недалеко от костра и видит, как языки пламени быстро пожирают деревянные обрезки от ящиков и прочего хлама. Порывы ветра сбивают пламя — и тогда огонь уходит внутрь, угли становятся ярче, жар от них прожигает подветренную сторону и старик поправляет костёр, перемещая длинной палкой головешки. Костёр то разгорается, то затихает до высыхания очередной порции дров. Красно-жёлтые струйки огня сначала нехотя облизывают дерево, появляется белый дым — признак сильного разогрева влажной доски, — а затем огонь наступает и властвует до тех пор, пока доска не обугливается, постепенно чернеет, трескается и превращается в яркокрасные угли.
Старик с открытыми глазами сидит у костра и зорко следит за огнём. Как только пламя угасает, разделавшись с очередной жертвой, он подбрасывает новую порцию. Через несколько минут костёр оживает, пламя разгорается и сполохами огня освещает небритого, кирпичную стену старого дома и кромешную темноту вокруг, и кажется, что там нет никого и ничего, только это небольшое пространство и есть на всём белом свете.
— Я говорил ему: не годишься ты для свободной жизни. Говорил… — ворчит небритый, поправляя головешки в костре.
— А разве он будет слушать? — продолжает он, прикрывая ладонью глаза от сильного огня.
— Гудишь? — обращаясь к огню, хрипит небритый. — Гудишь, пока я здесь, а потом…
Он отворачивается от огня, прищурившись вглядывается в темноту и, как будто разговаривая с кем-то, произносит:
— Вернулся он. Наверное, вернулся… Точно вернулся. Он не такой как вы. Говорил же я ему, что он не годится для нашей жизни!
Небритый молчит и закрывает глаза. Свет от костра играет на его старом лице. Он просто сидит и думает о чём-то своём — может быть, об огне.
— А может, и не говорил, — шепчет небритый и на ощупь подбрасывает в огонь обрезок доски.
Подошёл автобус, ожидающие торопливо заполнили салон. Мякину повезло — ему досталось свободное место.
«Повезло мне! — подумал Мякин. — Мне теперь должно везти. Теперь я дома, и всё будет хорошо».