— Мои родители были не совсем такими, какими я их описывал. Ну, разве что моя мать. Я любил ее, и она любила меня, но мой отец… мой отец… — Его глаза метались взад-вперед, как будто искали подходящее слово, а найдя, смело его использовали: — Он был подлецом, и достойным всяческого порицания. — Бэннон поймал себя на том, что, будто-то бы боится духов, которые сейчас поразят его, пока он расхаживает тут взад-вперед. Затем тот странный взгляд снова возник на лице юноши, словно он пытался раскрасить свои воспоминания. — У моей матери была кошка окраса «тэбби», которую она очень любила. Кошки обычно спят возле теплого очага, но эта предпочитала свернуться калачиком на коленях матери. — Бэннон сощурился. — Мой отец был грубым пьяницей и жестоким человеком. Свою жалкую жизнь он не считал собственной ошибкой, напротив — делал нашу жизнь несчастной, считая, что мы несем за это ответственность. Он бил меня: иногда палкой, но обычно кулаками. Мне кажется, ему это нравилось. Хотя, я всегда являлся его запасным вариантом. Я мог и убежать, а отец не желал прилагать много усилий и поэтому вместо меня отрывался на матери, загоняя ее в угол у нас дома. Бил ее всякий раз, когда проигрывал в азартную игру в таверне, или, когда у него заканчивались деньги и он не мог купить вдоволь выпивки, или прикладывал руку, потому что ему не понравилась еда, которую она готовила, или потому, что приготовила мало. Он заставлял мою мать кричать, а затем наказывал ее за крик — за громкие крики, которые могли слышать соседи — хотя все знали, как он жестоко с ней обращался в течение многих лет. Но отцу нравились крики матери, и, если бы она терпела боль, отец избивал бы ее еще сильнее. Поэтому матери пришлось пройти по этой узкой дорожке ужаса и боли, чтобы выжить — что бы мы с ней могли выжить.
Бэннон опустил голову.
— Когда я был маленький, я просто не мог противостоять отцу. А когда стал постарше, когда мог защититься от него, я просто был не в силах это делать, потому что этот человек научил меня его бояться.
Юноша так тягостно сидел на упавшем стволе дерева, что казалось вот-вот упадет.
— Кошка была особым сокровищем моей матери, ее отдушиной. Мать гладила животное на коленях и тихонько плакала, когда уходил отец. Кошка как будто принимала в себя ее боль и горести. Каким-то образом это помогало матери, как ничто другое. Это не было магией, но явно исцеляло.
Натан закончил есть рябчика и отбросил кости в сторону, затем склонился вперед, внимательно слушая. Никки не двигалась. Она наблюдала за выражением лица молодого человека, его нервными движениями, впитывая каждое слово.
— У кошки случился приплод из пяти котят: мяукающие и беспомощные, и такие славные. Но мама-кошка умерла при родах. Мы нашли котят в углу на следующее утро, сосущих уже холодный, окоченевший трупик, пытаясь согреться теплом материнского меха. Они так жалобно мяукали. — Бэннон сжал кулаки, его взгляд устремился в воспоминания. — Моя мать, подняв мертвую кошку, выглядела так, как будто что-то сломалось внутри нее.
— Сколько тебе было тогда, мой мальчик?
Бэннон смотрел на старого волшебника, как бы пытаясь сформулировать ответ на вопрос.
— Это случилось меньше года назад.
Никки была удивлена.
— Я хотел спасти котят, ради моей матери. Они были такими крошечными, с самым мягким мехом и острыми коготками. Когда я их держал, они постоянно вертелись. Мы напоили их молоком из наперстка — о них надо было заботиться. Эти котята нам с матерью стали утешением… но мы даже не успели дать им имена — ни одному — как отец все же их обнаружил. Однажды ночью он пришел домой в ярости. Я понятия не имел, что его так разозлило. Хотя причины, по-моему, никогда не имели значения — нам с матерью не нужно было их знать, ведь в каком-то темном уголке его проспиртованного разума виноватыми всегда оказывались только мы. Он знал, как причинить нам боль — о, он знал, как это сделать. Отец ворвался в дом, схватил мешок с луком, висевший на стене, и высыпал содержимое на пол. Несмотря на то, что мы пытались оградить его от котят, отец хватал их по одному и пихал в пустой мешок. Котята жалобно мяукали, взывая о помощи, но помочь им было никак — отец нам не позволил.
Лицо Бэннона потемнело. Юноша не смотрел на своих слушателей.