Межлуние (Линия Джонатана) (СИ)

Аэрин вздохнула, почувствовав раздражение: Валерия ничего не понимала в ее ремесле, хотя по понятным причинам об этом не стоило говорить вслух. Так что пришлось проявить чудеса дипломатии:

– Там есть один особенный мастер… – она изобразила загадочную улыбку, – …с которым мы давно знакомы.

Лера поняла намек и рассмеялась, пригладив волосы цвета платины.

– Так бы и сказала! Теперь я понимаю, почему ты так часто уезжаешь! И все-таки… Сейчас тревожные времена.

– Да, конечно. Эти клирики…

– Тише. И ты не боишься ходить в брюках?

– Всю жизнь ходила, – последовал ответ.

– Не опоздаешь?

Аэрин обернулась к большим настенным часам у входа в ресторан.

– Нет. Дилижанс отъезжает через час.

Сара кивнула.

– Ладно, буду ждать, – она не скрывала своего разочарования.

Девушки встали и обнялись на прощание. Сара на секунду дольше, чем обычно, держала Аэрин за руку, а потом, вздохнув, позвала Софью. Когда девочка подошла к ним, Аэрин наклонилась и обняла капризную сестренку.

– Не скучай, я скоро вернусь! – прошептала она.

– Ла-адно.

Каждый раз, когда старшая сестра выставляла за порог потрепанный чемодан, распухший от уложенных вещей, для Мелиссы, еще не научившейся переносить разлуку, наступали тяжелые дни. Если бы не младшая сестра, то Аэрин уезжала бы из Вилона не только по деловым вопросам. Во время путешествий ее преследовало неприятное чувство, и девушке казалось, что она бросает сестренку на произвол судьбы. Только строгий внутренний голос подсказывал ей: когда-нибудь – кто знает, может, в ближайшее время, – ты выйдешь замуж, и Мелиссе придется жить или в одиночестве, или вместе с другими девочками. А раз ей суждено стать самостоятельной, то пусть привыкает к переменам с детства.

Они расплатились и разошлись каждая в свою сторону: Аэрин остановила попутный фиакр и с ветерком покатилась к пригороду, Валерия повела Мелиссу в кондитерскую за сладким утешением, а Сара свернула на Кайе-де-ла-Коста. Совсем недавно эту улицу переименовали в честь святого Николаса, но мастера не успели заменить знаменитые адресные таблички и дописали новое название по трафарету обычной краской.

Неприметный мужчина, сидевший на этой же веранде и со скрытым интересом наблюдавший за девушками, поднял руку в странном жесте – и мелодия оборвалась хриплым вскриком. Переодетые в мирянскую одежду стражи Собора потащили оглушенного музыканта через расступившуюся толпу в ближайший двор, а следом за ним увели танцоров.

Мужчина встал, прижал чашкой блестящий эскудо и, подняв со столика перчатки, направился в ту же сторону, что и Сара.

Еще вечером соленое дыхание моря приятно щекотало кожу, окрепнув к ночи до непреклонного штормового ветра, согнавшего с насиженных мест ленивые облака, и бледная луна, освободившись от душного плена, покрыла мутным серебром крыши спящего города. Длинная тень от священного знака на башне ратуши карающим перстом пересекла Заветную площадь, переломившись о ступени колокольни Истинных Мучеников, воздвигнутой на месте Гранд-Оперы, снесенной позапрошлой осенью. Памятник культуры не вписывался в архитектурную концепцию Собора и, как и многие другие, стал жертвой фанатичных клириков.

Первые, едва заметные изменения Вилона начались два года назад, еще до прихода к власти Филиппа Третьего, ратифицировавшего Соборный устав и издавшего Королевский циркуляр, разъясняющий его статус губернаторам. Это были предвестники грядущих бедствий, и никто не ожидал последовавшей за ними лавины перемен. Клирики мечтали подчинить себе страну, перестроив столицу в огромный монастырь, и, надо отдать им должное, они добивались желаемого. Упорство, с которым религиозные фанатики насаждали веру и искореняли ересь, достойно отдельного упоминания. Даже неподвластная людям стихия не губит столько жизней, сколько их бесчеловечная, ничем не оправданная жестокость.

Образованные и богатые аристократы, чувствуя, как уменьшается значение светского общества, а прибыль и власть ускользают из их ослабевших рук, сделали поспешное заявление, сравнив клириков с опасным заболеванием, захватывающим квартал за кварталом, и призвали горожан защищать многовековые традиции. Если бы они знали, чем закончится этот демарш, то не спешили бы бросать вызов Собору. Изуродованные тела протестующих ежедневно находили то в одной, то в другой части города. Чаще всего их вытаскивали из сточных канав на окраинах или из русла реки, и на каждом было клеймо еретика – надменная маска тщеславия. Эти убийства боялись обсуждать вслух, а газеты перестали жалеть погибших после того, как инквизиция ввела цензуру. Теперь всякий, кто выступал против Собора, оказывался под бдительным наблюдением тайных агентов, сообщающих инквизиторам о передвижении подозрительного лица и его круге общения.