Междумирье

Памва слушал рассеянно. Вернее, не мог сосредоточиться из-за нахлынувших потоком мыслей. Да, действительно, два года назад он был свидетелем проявления соборной силы синклита – вернее, силы Иала, как мягко поправил его в своё время Флавиан. Магия Иала, как бы ни относился к ней Памва, работала – но именно это и заставляло рыцаря держаться настороже. Она, эта магия, касалась не только того, на кого или на что бывала направлена – Памва чувствовал, как каждый раз меняется и сам. Пусть на чуточку, на совсем небольшой и незаметный шажок, но всякий раз что-то неощутимое скрытно вползало в душу, заставляя по-иному глядеть на мир.

А потом начались сновидения.

Откуда, из какого угла подсознания они извлекли его давно забытую, детскую любовь? Даже и не любовь, а робкую влюблённость, когда вершиной блаженства кажется просто находиться рядом и смотреть? И почему – именно сейчас, когда всё былое настолько изгладилось из памяти?

Каждый раз она бывала другой. То есть, это не был один и тот же образ – сформировавшийся образ идеала. Но каждый раз он проявлялся так, что тянуло упасть к её ногам и поклоняться. Что он и делал – не буквально, конечно, а в душе. Если во сне может быть душа. И это не было поклонением холодному божеству, Памва чувствовал, знал, что его тоже любят – любят со всеми его недостатками, комплексами и странностями, более того – не могут мыслить себя без него. И тем страшнее обрывали сон пробуждения с ощущением безвозвратной потери. Собственно, это и были безвозвратные потери. Каждый раз.

Что хотел от него этот чуждый мир, заставлявший его страдать? Ставились ли над ним некие психологические опыты (чьи? зачем?), или Энроф просто пытался, как умел, приспособить чужака под себя? И где, в таком случае, лежал предел изменению, дальше которого человек ступить откажется, боясь перестать быть человеком? И есть ли он, этот предел?

Энроф считался миром магии. Что, в общем-то, выглядело странным, учитывая, что любое магическое действие сопровождалось непомерными усилиями и трудностями. Тем не менее, в каждом, самом захудалом селении имелся шаман или волшебник, фактически определяющий весь уклад тамошней жизни. В больших же городах свой маг имелся у каждой улицы. И, конечно, средоточием высшего волшебства слыли монастыри. Хотя магией называть их силу было не принято, но Памва всё же про себя относил её к особому виду магии. Магии веры. У попов свои секреты? Ну что ж, так тому и быть.

В своё время Памва – правда, звали его тогда иначе – обратился в монастырь как к последней инстанции. Он перепробовал всё – и безрезультатно. Оставалось просить помощи у служителей Иала – а одно это уже вызывало у людей мирских суеверный страх. Правда, у Памвы не оставалось другого выхода.

Благородный рыцарь Памва ар Болла попал в этот мир извне. Само по себе это ещё ничего не значило – мало ли на свете миров и пришельцев! – но этот мир, Энроф, имел особенность. Из него не существовало выхода. И когда рыцарь с женой и дочерью случайно очутился здесь, выяснилось, что назад им дороги нет.

Тысячи чужаков (не только людей) коротали жизнь в Энрофе, смирившись – или не смирившись – со своим положением. Всего лишь тысячи – потому что решались на вход в Энроф либо по незнанию, либо тогда, когда действительно не оставалось выбора. Мало кто способен сделать такой шаг, если заранее известно, что отыграть назад уже не получится.

Единственным способом покинуть Энроф было чудо Иала. Правом на чудо обладал каждый монастырь один раз в год. Счастливчиков, удостоенных такой награды, можно называть наперечёт – монастырей было не так уж много. Просили далеко не всегда выхода – просили разного: богатства, исцеления, иногда – воскрешения умершего, да мало ли чего ещё. И лишь иногда просили исхода из Энрофа. Памва тоже хотел воспользоваться этой призрачной возможностью.

Правда, подтвердить, что исчезающие из Энрофа люди попадают туда, куда хотели, не мог никто…

– …деялись, что этот момент никогда не наступит, – вещал владыка, – но Иал посылает нам новое испытание. Поэтому синклит обращается с просьбой к тебе, рыцарю Памве Ар Болле, исполнить возлагаемый на тебя долг.

Вот. Кажется, пришло время платить по счетам. Ну что ж, платить – значит платить.

– Что именно угодно синклиту возложить на меня?

Флавиан впервые проявил признаки волнения:

– Не следует думать, что судьбы Энрофа ничего не значат для служителей Иала, – слегка напрягшись, проговорил он. – Наступили тревожные и смутные времена. Ждать больше нельзя. Ни единого дня. Орды Герцога несут смерть и рабство, и остановить его может только Избавитель. Для того, чтобы уцелеть, придётся напрячь все силы. И слуги Иала не будут стоять в стороне. Но силы наши пока слабы.

Вот как! Оказывается, Избавитель – это не легенда?!

Памва слегка поднял брови, но ничего не сказал.

– Знаешь ли ты, рыцарь, что такое Избавитель?

– Я слышал многое, но не уверен, что всё из того, что слышал – правда.