Между тигром и драконом

После этого случая я стал отслеживать свое раздражение по поводу его молчания. Не могу сказать, что он вовсе перестал впадать в молчанку, но эти периоды у него явно сократились.

— Зря ты всё это затеял, — промурлыкал он.

Фимка лежал на диване в самом центре солнечного пятна, падающего из окна, и, щурясь, поглядывал на меня.

— О чём это ты? — Спросил я, хотя был уверен, что понимаю, о чём идет речь.

— Да сам знаешь, — мурлыкнул он и, потянувшись перекатился через спину на другой бок, как бы показывая, что не имеет не малейшего желания продолжать пустые разговоры.

— Вот же гад, — думал я, стараясь успокоиться, — умеет зацепить, и я тоже хорош — он лишь раз мурлыкнул, а я на целый диалог настроился, да еще очередную мудрость мне подавай. Нет, пожалуй, он всё же прав, поступая так со мной. Вот он лежит спокойно, тащится на солнышке, хотя всего лишь кот, а я тут книжки умные читал, высшее образование имею, а на дерьмо исхожу.

Нет, тут однозначно есть какое-то несоответствие. Ведь у кота явно жизнь удалась, хотя он и лапой о лапу не ударил для этого, живет на всем готовеньком и балдеет. А тут крутишься в социуме, чтобы хоть мало-мальски приличная жизнь была и еще за ним же приходится кошачий туалет убирать. В еде такой разборчивый стал, хотя надо признаться, что ест он почти все, что дают. Но если предложенная еда не вызывает у него аппетита, то он вяло куснет пару раз для приличия, и так артистично отойдет, мол: "да ничего, что нет чего-нибудь более подходящего, я могу потерпеть". Ну а если ты на это никак не отреагировал, то через некоторое время, чтобы не забывали про голодного кота, поймает момент, чтобы обязательно все видели какой он покладистый и начинает кушать. Нет, этот театр определенно нужно только видеть, как он артистично давится едой. Как он "набирается решимости", чтобы заставить себя укусить хотя бы еще разок. Как ему трудно потом это проглотить. Отойдет от чашки, и потом вновь к ней приблизится, раздумывая, продолжать ли ему трапезу. Во все это я поначалу безоговорочно верил, пока не просек, что подобный театр Фимка устраивает, лишь, когда есть зрители.

Когда я жил в Сибири, у нас была дворовая собака, тоже восхищавшая меня своей хитростью. Рядом с её будкой всегда валялся какой-нибудь страшно замусоленный сухарь. Так вот если кто-нибудь из своих выходил во двор, она с таким неистовством набрасывалась на этот сухарь, словно ее уже сто лет не кормили, и она вот-вот помрет от голода. Её метод тоже, безусловно, срабатывал. Но это было ничто в сравнении с теми пытками, на которые была способна Фимкина артистичность. Даже зная, что это всего лишь его игра, второй раз этот театр одного актера смотреть не захочешь.

— Фим, ну почему ты не хочешь, чтобы я писал о том какой ты мудрый? — Сдавшись, попытался примириться я. Он всегда выигрывал молчанки. Я завидовал его терпению, пока не понял, что у него просто отсутствует нетерпение. Он всегда спокоен.

— Представляешь, — продолжал я, — о тебе узнает вся планета, самые крутые фирмы по производству кошачьей еды завалят тебя подарками, лишь бы ты в их рекламном ролике снялся.

— Да, а сам, наверное, уже барыш подсчитываешь.

— Нет, что ты… — начал оправдываться я.

— Да ладно, уже, наверное, прикинул почём и котят от меня продавать будешь.

— Фим, деньги нам, конечно же, не помешали бы, но это не самое главное. Ты представляешь, какую пользу можно принести людям, да и к котам, глядишь, будут лучше относиться.

— Блажь все это. Все равно никто тебе не поверит. Да и о добре одни только идиоты пекутся.

Я сразу вспомнил, как он долго пытался объяснить мне, что нет ни добра, ни зла. Что всем все равно руководит некая Сила, воздающая всем по заслугам. Что каждый в этой жизни получает лишь то, что заслуживает, а потому и нет нужды менять что-либо снаружи. Что единственный способ улучшить что-либо снаружи — это изменить себя изнутри. Я так до конца и не понял его теорию, но препираться с ним было бесполезно, в таких случаях он просто впадал в длительную молчанку.

Я попытался подобрать еще пару аргументов в оправдание своих действий, на что он философски заметил:

— Лучше быть свободным, чем знаменитым.

— Да наоборот ведь, Фим. Будут у нас деньги, мы станем свободными, будем путешествовать в свое удовольствие, ты ведь сам любишь разные места посещать, а в нашей «семерке» ездить тебе не нравится, и места мало и машиной пахнет…

Фимка аж фыркнул от воспоминания о поездках в нашей машине. Ездить в ней он почему-то терпеть не мог, зато на природе бывать очень любил. В горах ему нравилось больше всего, но и у моря он чувствовал себя прекрасно, лишь бы кустов было достаточно. К нашим палаткам он приходил три — четыре раза в сутки, когда его звали кушать, а остальное время медитировал где-нибудь в кустах. Возвращаться с природы домой для него было сущей мукой, и он не раз нам устраивал концерты. Учуяв, что мы начали уже собираться в обратный путь, уходил и прятался. Впоследствии я стал его заранее вылавливать, чтобы не портить себе финал пребывания на природе.