Между Сциллой и Харибдой. Последний выбор Цивилизации

Данные, приводимые автором со ссылкой на итальянских криминалистов, весьма красноречивы. Неаполь – самый религиозный город Италии («нигде все предписания церкви не исполняются с таким рвением, как там»). При этом в нем и жестокости больше, чем в других городах Италии, что доказывается цифрами: уровень убийств там в два раза выше. При этом среди сотен пойманных убийц ни одного атеиста. Причем, что любопытно, убийцы зачастую крайне ревностные христиане, намного превышающие своей ревностностью обычных католиков: «Убийцы Бертольди, отец и сын, ежедневно присутствовали на мессе, стоя на коленях, преклонившись до земли. Богжия, приговоренный в Милане за 34 убийства, выстаивал мессу каждый день; он носил балдахин во время всех процессий святых таинств; он не пропускал ни одной церковной церемонии; он непрерывно проповедовал христианскую мораль и религию и стремился быть во всех религиозных объединениях… Лаколланж, душивший всех своих несчастных любовниц, которым он давал отпущение грехов в момент смерти, затем, выполняя их волю, совершал мессу. Бурз тотчас после совершения кражи или убийства спешил преклонить колени в церкви. Мазини со своей бандой встретил однажды священника с тремя его соотечественниками; он медленно перепилил горло зазубренным клинком одному из них; затем рукой, еще испачканной кровью, он заставил священника дать ему причастие».

При этом, специально делает оговорку психиатр, «мы не говорим о преступлениях, совершенных психически больными…». Впрочем, далее примеры с «больными на всю голову» он все- таки приводит:

«Первый относится к Людовику XI. Его жестокость вошла в пословицу, и в то же время он был необычайно набожен; он проводил свое время или бормоча молитвы, или осматривая железные клетки, где содержались жертвы его жестокости.

Второй пример – Иван IV Грозный. Мы приведем слова Ковалевского (Иван Грозный, 1893): “Жизнь царя проходила между алтарем и камерой пыток, в обществе духовных лиц и исполнителей его бесчеловечных и жестоких приказаний. Часто он бывал и настоятелем монастыря и палачом, в одно и то же время. Он просыпался в полночь, и его день начинался молитвой. Часто, присутствуя на обедне, он давал распоряжения самые свирепые и самые жестокие. После обеда царь вел набожные беседы со своими фаворитами или шел в камеру пыток, чтобы пытать одну из своих жертв”.

К сказанному необходимо добавить, что смесь аскетизма, суровой набожности и свирепости дополнялась у Ивана необузданной, крайне аморальной сексуальностью. Вновь обнаруживается сочетание мистицизма, сладострастия и жестокости».

Вообще говоря, первым заметил тесную организменную связь между сексуальностью, жестокостью и религиозностью не Ганнушкин. Впрочем, он и не претендовал на лавры первооткрывателя, честно признаваясь, что данная связь была отмечена учеными за столетие до написания его работы. Просто Ганнушкин сделал это на новом уровне и с высоты накопленных наукой за это столетие новых знаний.

А нам из всего сказанного нужно сделать вывод, что животные корни религиозного и сексуального чувства, а также жестокости – одни. И что верующие, как правило, более жестоки и более немилосердны, нежели люди, равнодушные к религии.

Это было хорошо видно, скажем, на примере упомянутого выше печально известного дела панк-ансамбля «Pussy Riot». Кто просил отпустить и не наказывать солисток группы «Пусси Райот»? Атеисты и умеренные православные. А ревностные христиане, сладострастно дрожа, требовали крови и длительных сроков.

По сути, избыточная религиозность – тот же симптом психического нездоровья, что и садомазохические наклонности. Они могут быть выражены совсем слабенько и находиться в границах нормы, но могут за эти границы и выкатываться.

Сделанные нами парадоксальные выводы о большей жестокости верующих в сравнении с неверующими подтверждает и статистика. Психологи Калифорнийского университета в Беркли в 2004 году провели масштабное исследование, которое дало неожиданный (для них, а не для нас) результат: «Люди, придерживающиеся агностических или атеистических взглядов и не очень верующие, больше склонны к проявлению сострадания, чем очень верующие люди».

Атеисты чаще жертвуют на благотворительность, чаще уступают места в общественном транспорте. Что же их заставляет творить добро? Обычная животная эмпатия. Которая у людей верующих приглушена жестокостью (мы ведь помним, что у жестокости и религиозности одни биологические корни). То самое мазохическое чувство униженности перед высшими силами, которое заставляет верующих пресмыкаться перед вышестоящим небесным паханом, падая ниц и вымаливая пощаду, словно на сеансе сексуальной игры «Раб и Господин»… Это же самое чувство в обратном направлении, то есть по отношению к нижестоящим, оборачивается садистическими проявлениями. В душе верующего нет гармонии, она разорвана.