Между небом и землей

Лорэн опустила голову, он кончиком пальца приподнял ее подбородок.

– Что случилось?

– Они собираются покончить со всем!

– Кто собирается покончить и с чем?

– Утром я отправилась в госпиталь, мама была там. Они убедили ее применить эвтаназию.

– Что за дикость? Кто кого убедил?

Как и каждое утро, мать Лорэн пришла в тот день в Мемориальный госпиталь. У изголовья кровати ее ждали трое врачей. Когда она вошла в палату, один из докторов, женщина средних лет, подошла к ней и сказала, что необходимо поговорить. Психолог, которую пригласили специально для этого случая, ухватила миссис Клайн за локоть и предложила сесть.

Начались долгие подробные объяснения, все аргументы которых были призваны убедить согласиться на невозможное. Лорэн была всего лишь телом без души. За телом ухаживают, но это стоит огромных денег обществу. Конечно, легче поддерживать любимое существо в состоянии искусственной жизни, чем принять его смерть. Но какова цена? Следует решиться и допустить недопустимое, не испытывая чувства вины. Все было испробовано. Никакого предательства нет. Надо набраться мужества признать очевидное. Доктор Кломб особо подчеркнула, что миссис Клайн культивирует в себе чувство зависимости от тела дочери.

Миссис Клайн, вырвав руку, затрясла головой в знак категорического отказа. Она не может и не хочет делать ничего подобного. Но минута шла за минутой, и тщательно подобранные аргументы психолога расшатывали чувства, подталкивая к разумному и гуманному решению; утонченная риторика доказывала, что отказ был бы несправедлив, жесток – и для самой Лорэн, и для ее близких; наконец, он был бы проявлением эгоизма.

Начало проклевываться сомнение. С большой деликатностью, усиленной еще более убедительными доводами, были произнесены осторожные слова об ответственности – но очень мягко.

Место, которое ее дочь занимала в отделении реанимации, лишало другого пациента надежды выжить, лишало другую семью обоснованных надежд. Одно чувство вины подменялось другим… и сомнение набирало силу. Лорэн, объятая ужасом, присутствовала при этом и видела, как мало-помалу решимость матери таяла.

К концу долгой беседы сопротивление миссис Клайн было сломлено, и она, обливаясь слезами, признала, что доводы врачей справедливы. Она согласилась подумать о возможной эвтаназии дочери. Она поставила единственное условие – скорее, это было не условие, а просьба – подождать несколько дней, «чтобы быть уверенной».

Сегодня пятница, так что до понедельника не надо ничего делать. Она должна подготовиться сама и подготовить близких.

Медики сочувственно закивали, выказывая полное понимание и скрывая глубокое удовлетворение тем, что мать позволила найти им решение проблемы, непреодолимой для всей их науки: что делать с человеческим существом, если оно не мертво и не живо?

Гиппократ не мог предположить, что в один прекрасный день медицина столкнется такого рода драмами. Врачи вышли из палаты, оставив миссис Клайн наедине с дочерью. Она взяла дочь за руку, уронила голову ей на живот и, рыдая, попросила прощения. «Я больше не могу, моя дорогая, моя маленькая девочка. Я хотела бы быть на твоем месте». Лорэн, охваченная смесью страха, печали и отвращения, смотрела на мать из другого угла палаты. Спустя минуту она подошла и обняла мать за плечи. А мать ничего не почувствовала.

Покинув мать и собственное тело, Лорэн сразу вернулась на подоконник гостиной своего дома, решив напоследок напитаться светом, пейзажем, всеми запахами и трепетаниями города.

***

В лифте доктор Кломб, обратившись к коллегам, поздравила с общей победой.

– Вы не боитесь, что она передумает? – спросил Фернштейн.

– Нет, не думаю. И потом, мы поговорим с ней еще раз, если нужно.

***

Артур обнял Лорэн, пытаясь выразить охватившую его нежность.

– Даже когда ты плачешь, ты красивая. Вытри слезы, я им не позволю.

– Как? – спросила она.

– Дай подумать.

Она отвернулась к окну.

– Зачем? – спросила она, разглядывая уличный фонарь. – Может, так и лучше, может, они правы.

– Что значит – «может, так и лучше»?

Вопрос, заданный Артуром агрессивным тоном, остался без ответа. Она, обычно такая сильная, сейчас смирилась. Если уж быть честной, то она жила полужизнью, разрушая жизнь матери, и к тому же «никто не ждал ее у выхода из туннеля».

– Если бы я могла проснуться… но на это надежды меньше всего.

– Неужели ты хоть на секунду способна поверить, что твоей матери станет легче, если ты совсем умрешь?

– Ты очень мил, – перебила она его.

– А что я такого сказал?

– Нет, ничего, просто твое «совсем умрешь» показалось мне очень милым, особенно в нынешних обстоятельствах.

– Ты думаешь, она сумеет заполнить пустоту, которую ты оставишь вместо себя? Ты думаешь, для нее лучше всего, если ты отступишься? А я?

Она бросила на него вопросительный взгляд:

– Что ты?

– Я буду ждать тебя при пробуждении; может, для других ты и невидима, но не для меня.

– Это признание? – Ее тон стал насмешливым.

– Не будь самонадеянной, – сухо ответил он.

– Почему ты делаешь все это? – спросила она почти с гневом.

– Почему ты агрессивна и провоцируешь меня?