Между двух миров

Лед был сломан, и она стала рассказывать ему о своей жизни, которая казалась Ланни благоустроенной тюрьмой, так как он привык сам себя обслуживать и проводить большую часть времени в одиночестве, предаваясь мечтам и стараясь выразить эти мечты в музыке или найти уже готовые образы для них в книгах и произведениях искусства. Ирма Варне едва ли когда-нибудь в жизни оставалась одна. Едва ли ей также разрешали делать что-нибудь самой; всегда тут как тут оказывался кто-то, кто успевал вскочить и предупредить ее желание и был бы оскорблен в своих лучших чувствах, если бы она отказалась от его услуг. Правда, она была физически здорова и ловка, но лишь благодаря тому, что играла в теннис со специальным инструктором, ездила верхом с берейтором, плавала с премированным пловцом и так далее; весь день был заполнен. Ирме Варне никогда не случалось вытаскивать с босоногими ребятами рыбацкую сеть, для нее рыба — это нечто, окруженное горячим паром, что подают на длинном блюде из резного серебра и сначала подносят на показ хозяину, а затем разрезают на другом столе.

XII

Погода продолжала благоприятствовать им; они сидели на открытом воздухе за столиком кафе, ели сухарики с маслом и медом и обсуждали, почему богатства накопляются как-то сами собой. Кто-то уже сообщил матери и дочери о странных эксцентрических вкусах Ланни, преподававшего в воскресной школе для рабочих. Уж, конечно, не Эмили; скорее какая-нибудь дама, у которой есть собственный сын, годный в женихи. Факты эти были широко известны, и не взирая на предупреждения матери, Ланни и в голову не приходило скрывать их. Было бы смешно стремиться к тому, чтобы вызвать в этой девушке интерес к себе, не поставив ее в известность о своих «розовых» взглядах.

Он стал рассказывать ей о посещавших эту школу детях рабочих: как они выглядят, как ведут себя, как он занимается с ними. Она представляла их себе грязными сорванцами, но он постарался уверить ее, что они приходят в аккуратно зачиненной одежде и с добросовестно отмытыми ушами и шеей. — Из детей бедняков, — сказал он, — лучше всех дети рабочих — смышленые, живые. Они верны своему классовому сознанию, оно им служит вместо религии; их родители знают, что такое лишения, и дети тоже знают, что жизнь не игра. — Любимица фортуны слушала все это, как рассказ о другой планете; странные вещи, интересные, но тревожные.

Зачем все это? Чего эти люди хотят? Он в самых простых словах объяснил ей идею общественной собственности: все средства производства должны быть общей собственностью, находиться в распоряжении общества и служить общему благу: ну вот, как почта, армия, трамвай. В эту минуту он забыл, что Ирма приехала из страны, где трамвай и железные дороги принадлежат частным владельцам, и что ее отец был одним из них. Она слушала, как он рисует картину кооперативного общества в духе Беллами, и приводила обычные возражения. А кто же будет делать грязную работу? А будут ли люди работать, если их не заставит нужда? И будут ли все получать одинаковую плату?

Ей интересно было, как он до-шел до этих необычайных воззрений. Он рассказал ей о своем дяде, нисколько не стараясь прикрасить его. Этот опасный человек, которого так не любил отец Ланни, однажды повел мальчика в каннские трущобы. — Трущобы в Каннах? — воскликнула девушка, и Ланни ответил: — Хотите посмотреть их? — Он рассказал ей о Барбаре Пульезе и ее трагической судьбе. Рассказал о Дутыше и его деспотическом режиме в Италии. — Но говорят, что в Италии сейчас гораздо больше порядка! — воскликнула Ирма. — Поезда ходят точно по расписанию.

Ланни понял, что перевоспитать ее будет делом не легким. Он заговорил о мирной конференции и о том, чему он там научился. Упомянул и о Линкольне Стефенсе, но она, видимо, никогда не слышала даже его имени; в отношении современности она была, так сказать, девственно невежественна. Она знала, конечно, прославленных кинозвезд, знаменитых певцов, дирижеров джаз-оркестров, которых рекламировало радио, приобретавшее все большую популярность; но имена писателей, за исключением нескольких модных авторов, были ей неизвестны. Имена политических деятелей также ничего не говорили ей; она не разбиралась в том, какие партии они представляют; она знала только, что отец о некоторых из них отзывался сочувственно, других ожесточенно ругал. Но нетрудно было догадаться, что в первую категорию попадали те, с чьей помощью он делал дела.

Разговор был совсем не такой, какой Ланни собирался вести или какой могла бы одобрить Бьюти; но наследница задавала вопросы, а он отвечал и рассказывал ей то, что, по его мнению, было на уровне ее понимания. Может быть, он недостаточно считался с незрелостью ее ума; может быть, он говорил слишком долго и утомил ее, но, во всяком случае, она поняла, что он добр, абсолютно корректен и разговаривает с ней, как отец, а пожалуй даже и как дедушка. И если она искала мужчину, который бы не гонялся за ее деньгами, то имела все основания считать, что нашла его. Она сказала: — Не думаю, чтобы моя мать одобрила такие взгляды.

Он ответил: