Меценат

Настоящий Атрей Цецилий тыквам:
Он ведь их как сынов Тиеста режет,
Раздирая на тысячу частичек.
Только съесть ты успел их на закуску,
Их на первое и на второе,
И на третье тебе предложит блюдо,
И десерт он из них же приготовит.
И лепешки печет из них без вкуса,
Да и слойку из них готовит пекарь,
И те финики, что в театрах видишь,
И состряпать из тыквы может повар
Мелочь в виде бобов и чечевицы;
Он в грибы превратит ее, в колбаски,
В хвост тунца или в маленькие кильки.
Изощряется всячески дворецкий,
Их различными снадобьями сдобрив,
В листик руты Капеллы яства спрятав.
Наполняет он так подносы, миски,
И глубокие чашки, и тарелки,
И считает он роскошью и вкусом
В асе один уложить все эти блюда[345].

Веселье в доме Трималхиона продолжалось. Последовал новый спектакль: «Вдруг являются двое слуг, словно поссорившихся у водоема: во всяком случае, они все еще держали амфоры. Да только, хоть Трималхион и вел разбирательство по их спору, ни один из них не слушал его решения, а всё колотил палкой по амфоре другого. Задетые наглостью этих пьяниц, мы начинаем присматриваться к дерущимся и замечаем, как из амфор сыплются устрицы и ракушки, каковые были собраны слугой, а мальчиком разнесены на блюде. Этим изыскам не уступил изобретательный повар: на серебряной сковородке принес он жареных улиток»[346]. После этого гости перешли в баню, где началась безобразная попойка. Пир Трималхиона продолжался до поздней ночи и закончился большим скандалом.

Хотя описание пира Трималхиона может рассматриваться только как веселая пародия, оно все же дает нам некое представление о застольях Мецената. Подобные роскошные пиры, где царили чревоугодие и неумеренность в еде, многие римляне справедливо осуждали. Даже близкий друг Мецената поэт Гораций, сам часто бывавший на его званых обедах, горячо пропагандировал здоровое питание:

Слушай же, сколько приносит нам пользы пища простая:
Первая польза — здоровье, затем что все сложные яства
Вредны для тела. Припомни, какую ты чувствовал легкость
После простого стола! Ну, а если возьмешь и смешаешь
Устриц с дроздами, вареное с жареным — сразу в желудке
Сладкое в желчь обратится и внутренний в нем беспорядок
Клейкую слизь породит. Посмотри, как бывают все бледны,
Встав из-за пира, где были в смешенье различные яства.
Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает,
И пригнетает к земле часть дыханья божественной силы[347].

Ему вторит философ Сенека, который столетие спустя с негодованием писал: «Неужели, по-твоему, грибы, этот вкусный яд, не делают своего дела исподтишка, даже если сразу не вредят? Неужели ты думаешь, будто от этого летнего снега не твердеет печень? Неужели ты считаешь, что податливая мякоть этих устриц, раскормленных в иле, не оставляет в желудке тяжелого осадка? Неужели ты полагаешь, будто союзническая приправа (то есть соус гарум. — М. Б.), эта драгоценная сукровица протухших рыб, не жжет соленой жижей наших внутренностей? Неужели, по-твоему, эти гноящиеся куски, что идут в рот прямо с огня, остывают у нас в утробе без всякого вреда? Какою мерзкой отравой потом рыгается! Как мы сами себе противны, когда дышим винным перегаром! Можно подумать, будто съеденное не переваривается внутри, а гниет! Я вспоминаю, что когда-то много говорили об изыскаином блюде, в которое наши лакомки, поспешая к собственной погибели, намешали всё, за чем они обычно проводят день: съедобные части венериных и иглистых раковин и устриц были разделены проложенными между ними морскими ежами, сверху лежал слой краснобородок, без чешуи и без костей. Лень уже есть всё по отдельности — и вот на стол подают то, что должно получиться в сытом животе. Не хватает только, чтобы всё приносилось уже пережеванным!»[348]