Меценат

В марте 12 года умер один из ближайших друзей Августа, его правая рука и преемник Марк Випсаний Агриппа. Потеря близкого друга, очевидно, заставила Августа окончательно примириться с Меценатом. Последние годы своей жизни Меценат серьезно болел, и принцепс, по словам историка Тацита, позволил ему, «не покидая города, жить настолько вдали от дел, как если бы он пребывал на чужбине»[280].

Пройдет еще несколько лет, и в 8 году Меценат вслед за Агриппой покинет этот мир. Август будет оплакивать своих друзей до конца жизни[281]. И не раз, оказываясь в ужасных ситуациях, он будет восклицать: «Ничего этого не приключилось бы со мною, если бы живы были Агриппа или Меценат!»[282]

…Несколько лет спустя после смерти Мецената на свет появилась посвященная его кончине элегия — «Элегия о Меценате», написанная неизвестным автором. Фактически это произведение (около 180 стихотворных строк) делится на две самостоятельные части. В первой, большей по объему автор повествует об умершем Меценате, превозносит его многочисленные достоинства и заслуги, а также оправдывает его сибаритство и крайнюю изнеженность. Во второй же части сам умирающий Меценат обращается к императору Августу с выражением преданности и признательности. Авторство «Элегии о Меценате» пытались приписать Вергилию, что совершенно невозможно, так как тот умер раньше Мецената. Некоторые относили данную элегию к творчеству Овидия, что также не может быть подтверждено. Долгое время автором также считали поэта Педона Альбинована, однако и его кандидатура со временем была отвергнута.

Глава третья БУДНИ СИБАРИТА

Многие античные писатели упрекали Мецената в крайней изнеженности[283]. Особенно в этом преуспел философ Сенека, который полагал, что именно изнеженность испортила Мецената и из-за этого все его таланты и дарования не смогли раскрыться в полной мере[284]. «От природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от постоянных удач», — добавляет Сенека в одном из своих писем[285].

Каков же был образ жизни нашего героя?

Распорядок его дня, очевидно, не сильно отличался от распорядка дня обычного богатого римлянина. Римляне (и богачи, и бедняки) вставали с постели обычно с рассветом. Дневным светом дорожили, поскольку искусственное освещение оставляло желать лучшего. Утренний туалет был предельно прост: обуться, одеться, умыться.

Одежда римлян не отличалась особым разнообразием и делилась на верхнюю и нижнюю. К мужской верхней одежде относилась тога, которую был обязан постоянно носить каждый римский гражданин. Тога представляла собой большой овальный кусок белой шерстяной материи, в который еще нужно было уметь завернуться. Дети и высшие магистраты носили тогу, окаймленную пурпурной полосой. К верхней одежде относились еще несколько видов плащей, надевавшихся по разным случаям. Основной нижней одеждой и для мужчин, и для женщин служила шерстяная туника — нечто вроде длинной рубахи с короткими рукавами, доходившей до икр. Ее носили под тогой на голое тело и обязательно подпоясывали. У сенаторов и всадников туники имели пурпурные вертикальные полосы как знак их достоинства. Характерной женской верхней одеждой служила стола — длинное одеяние со множеством складок, доходившее до пят[286].

Так вот Меценат, в отличие от других римлян, придерживавшихся традиционной одежды, не носил тогу и предпочитал более просторные одежды, например греческий паллий (специального покроя плащ). При этом он его использовал так, что «и на суде, и на ораторском возвышенье, и на любой сходке появлялся с закутанной в плащ головой, оставляя открытыми только оба уха, наподобье богатых беглецов в мимах»[287]. Такая манера одеваться, безусловно, вызывала недоумение и насмешки. Более того, свободно набрасывая паллий на тунику, Меценат ходил неподпоясанным, что было уже прямым вызовом общественному мнению[288]. Обожал он и пурпурные ткани, о чем с юмором пишет сатирик Ювенал:

Выкинуть самое ценное даже — пурпурные ткани,
Годные стать одеяньем изнеженного Мецената…[289]

Одевшись, римляне отправлялись бриться и стричься к цирюльнику. Богатые люди обычно имели личного цирюльника. Бритье являлось необходимой, но весьма неприятной процедурой, поскольку цирюльники брили железными лезвиями, наточить которые до нужной остроты было невозможно. Более того, римляне не знали мыла, и кожа лица, соответственно, ничем не умягчалась; ее лишь слегка споласкивали обычной водой[290].