Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

Оккупация площадей и парков, развернувшаяся по всему миру, была критическим проявлением самосознания современного мегаполиса, попыткой воссоздать идеальный, утопический город в пределах существующего. Попыткой восстановить места, где политические споры происходили бы рядом с представлениями, сталкивались бы сатира, отдых и возможность поесть, пообщаться и купить что-то на рынке, – и все это в эпоху, когда урбанистическая социальная жизнь сдалась под натиском требований безопасности, коммерции и автомобилей[95].

Временная оккупация мест рядом с эпицентрами финансового могущества (как в случае с Зукотти-парком в Нижнем Манхэттене) или политической власти (площадь Тахрир) и трансформация их в места демократического протеста служили идеологическим целям. В Гези-парке люди подчеркивали разными способами, что Стамбул был изменен против воли его жителей. Однако во многих местах общественные городские пространства были изменены жителями, поскольку они хотели вернуть общественную жизнь в сердце метрополиса. Например, в Мадриде жители района Ла-Латина захватили строительную площадку и решили, как ее использовать. Летом El Campo de Cebada (Ячменное поле), как назвали место, наполнили надувными бассейнами; там были встречи жителей квартала, дебаты каждые две недели, завтраки, игры и кинотеатр на открытом воздухе; аборигены построили баскетбольную площадку и разбили сады. Десятилетиями в Гонконге тысячи трудовых мигрантов с Филиппин по воскресеньям заполняли улицы вокруг городских банков, бутиков и пятизвездочных отелей, чтобы устраивать пикники, танцевать, общаться и протестовать. Альтернативный город за несколько часов появлялся внутри обычного, когда его беднейшие жители захватывали в собственность роскошный финансовый центр и адаптировали под свои нужды.

Общественное пространство – это пространство конкуренции. В автократических режимах, от месопотамских городов до средневековых монархий и коммунистических государств, открытые территории в центре использовались в первую очередь или же исключительно для демонстрации мощи государства, его военной силы, они были аренами, где граждане могли скорее наблюдать, чем участвовать. В городах, построенных под влиянием конфуцианства, публичное пространство было священным, им управляли обязательные ритуалы, что также оставляло мало места для повседневных социальных взаимодействий. Раздраженный тем, что постоянно приходится кланяться благородным верховым на Джонг-ро, главной улице Сеула, простой народ предпочитал узкие переулки, шедшие параллельно, во все время правления династии Чосон (1392–1897). Известные как pimagol («улицы для избегания лошадей»), эти проходы с их ресторанами и магазинами стали местом, где собирались, говорили и общались, то есть неофициальным публичным пространством вдали от правил, которым подчинялась официальная часть метрополиса[96].

Уличная активность – показатель публичной, общественной природы больших городов. Но при этом всегда существовали расхождения по поводу того, как использовать улицы. Это место для социализации, для бизнеса, для прогулок, для игр или для чего-то еще? Для уличного движения и социального контроля? Расхождения в ответе на этот вопрос существовали на протяжении всей истории городов. Для Джейн Джекобс улица, где доминируют пешеходы, используемая разными способами, лежит в самом центре урбанизма. Как она не раз заявляла, спонтанный порядок, наблюдаемый в городах, основывается на многочисленных видах деятельности и крошечных интеракциях на уличном уровне. Она писала свои работы в 1950-х и 1960-х, когда уличная жизнь на тротуарах Манхэттена оказалась под угрозой из-за скоростных автомагистралей. Ничто не было столь омертвляющим для социальной улицы, чем появление доступных автомобилей. Сражение против нашествия автомашин на городские улицы является частью более масштабной битвы за городскую душу, что развернется в нашем столетии.