Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

В настоящий момент это, конечно, научная фантастика. Но подобный утопический (или антиутопический, кому как) город уже существует, по крайней мере, если верить его пиар-материалам и защитникам. И он существует в стране, которая известна как благодаря резкому экономическому росту, так и обилию бездушных мегаполисов с рядами одинаковых кварталов. Сонгдо в Южной Корее был возведен с нуля со всеми изложенными выше параметрами, на земле, отвоеванной у Желтого моря, и все это обошлось в 35 миллиардов долларов. Он был назван «технологической утопией» XXI века, он является жилым и рекламируется как попытка решить проблемы перенаселенных метрополисов Азии. Планируется, что население Сонгдо достигнет 600 тысяч (когда пишутся эти строки, оно чуть более 100 тысяч[54]); жителей заманивают высокими стандартами жизни. Но более важно, что это одновременно лаборатория и урбанистическая витрина, образец чистого, экологичного, безопасного и надежного будущего, которое может себе приобрести и весь остальной мир. Сонгдо был спроектирован так, что его можно повторить где угодно. Многие градостроители, занимающиеся созданием новых городов или попытками спасти старые, отправляются в Сонгдо. Вы можете купить операционную систему для мегаполиса в готовом виде примерно за 10 миллиардов долларов[55].

* * *

Городская утопия – определенно некое противоречие в терминах. Идеализированный город вроде Хараппы или Сонгдо может удовлетворить некоторые из наших потребностей, но он не затрагивает многие другие. Несомненно, нам не всегда нужно, чтобы город делал нас лучшими людьми, выставлял нас на всеобщее обозрение. Часто как раз требуется противоположное; некоторые могут сказать, что самая цель существования городов – давать анонимность, обеспечивать мистическую атмосферу лабиринта, то есть уникальную разновидность свободы. В XVI веке посетитель Венеции, мегаполиса с населением более 100 тысяч, указывал «Ни один из обитателей не замечает дел другого… не лезет в жизнь другого… Никто не спросит тебя, почему ты не пошел в церковь… Если ты женат или не женат, никто не будет спрашивать почему… Превыше же всего остального, если ты частным образом не оскорбишь другого, никто не будет оскорблять тебя»[56].

Города часто предлагают нам нечто, апеллирующее к базовым человеческим побуждениям, к жажде материального благосостояния, наслаждений и секса. Это часть их привлекательности и основа власти над нами. Гринвич-виллидж в Нью-Йорке, Монмартр в Париже, Тендерлойн в Сан-Франциско, беспутный Шанхай или Берлин между войнами, современные Амстердам, Бангкок и сам Город грехов – Лас-Вегас обеспечивали или до сих пор обеспечивают возможность уйти от условностей морали, ту самую, которую мы ищем в мегаполисах.

Анонимная жизнь в городе ассоциируется с недозволенными видами деятельности, которые стали доступны в Лондоне начала XVIII века, той эпохи, когда этот город жестко ассоциировался с эротикой. Коммерческие маскарады и карнавалы стали тогда невероятно популярными. Социальная иерархия, разделение между классами, общественная мораль и ограничения разрушались, когда тысячи людей, чьи лица были скрыты масками, сливались в единую толпу. Кто был кем? «Я обнаружил, что природа перевернулась вверх тормашками, – писал один журналист. – Женщины стали мужчинами, мужчины – женщинами, детьми на помочах в семь футов длиной, светские люди стали клоунами, ночные бабочки – святыми, люди первого класса – животными или птицами, богами или богинями»[57].

Для тех, кто беспокоился, что города извращают человеческую натуру и переворачивают мораль с ног на голову, такой маскарад был живой метафорой и ночным кошмаром, в котором сдвигаются идентичности, разрушается то, что определяет городскую жизнь. Город тем самым воплощал смущение, материализм, избыточность и порок Вавилона, Города грехов, прославленного на весь древний мир. Вавилон, место строительства башни, создатели которой были наказаны Господом с помощью смешения языков за попытку достичь небес, стал непостижимо огромным городом, космополитическим центром с роскошными зданиями, которые символизировали грубую имперскую силу, но с сакрализацией чувственности. «Город подобен городу великому!» – изумляется Иоанн Богослов[58], перечисляя список того, что здесь продают: золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, тонкие ткани, шелк, слоновую кость, мрамор, благовония, вино, масло, муку, скот, повозки и рабов. Предлагались также на продажу «души людские».