Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

Если в Манчестере был Ангельский луг[264], то Чикаго мог похвастаться «Маленьким адом», урбанистическим островом в центре города, созданным рекой и Северным обводным каналом. Тут были огромные фабрики и бесчисленное количество хлипких домишек на заваленных мусором улочках, а апокалиптическое имя район получил по дождю из сажи, что, не прекращаясь, падал с неба, и по шару пламени, что горел над People’s Gas, Light and Coke Company, освещая дымное небо инфернальным сиянием. В «Маленьком аду» родилась первая в Чикаго ирландская мафия, а затем появилась ее итальянская восприемница. Это про́клятая земля: один из самых бесславных строительных проектов Америки 1940-х, Кабрини-Грин, вырос из ее отравленных глубин. Высотки Кабрини-Грин были новым воплощением «Маленького ада», тут царили крысы, насилие и тараканы, а улицы стали аренами гангстерских перестрелок.

Города вроде Манчестера и Чикаго выросли так быстро и были так одержимы прибылью, что им не хватало санитарии, гражданских удобств, публичных пространств и общественных ассоциаций, которые определяли городскую жизнь с тех пор, как она появилась в Месопотамии шесть тысяч лет назад. В трущобах вроде Энджел-Медоу дома строились по «ужасающей системе» – они лепились друг другу вплотную; «улицы без дренажных канав, без каких-либо средств удалять отбросы от дверей». Скученность была нормой (8,7 человека на комнату); теснота вынуждала многих сезонных рабочих набиваться в сырые подвалы, где они часто спали по трое на кровати. Уличные туалеты? По одному на 250 жителей Энджел-Медоу[265].

Лежащая в низине Маленькая Ирландия, трущобный район Манчестера (Энджел-Медоу был его ядром), провоняла сыростью; черные реки несли в своих водах экскременты. В Чикаго придорожные канавы были набиты фекалиями человека и животных, от них разило мочой. Канавы были столь омерзительны, что «даже свиньи отворачивались в предельном отвращении». Отходы заражали колодцы на задних дворах, вода из которых использовалась для питья. От груд нечистот поднимались так называемые «туманы смерти».

Разросшийся Чикаго стал «Свинополисом» – мясоперерабатывающей столицей мира; кровь и навоз более трех миллионов голов скота, которых забивали каждый год, способствовали поддержанию постоянного гигиенического и экологического кризиса[266].

Вонючая вода находила дорогу в озеро, откуда ее засасывали трубы системы водоснабжения. Город травил сам себя «обширными напластованиями ила, слизи и невообразимой грязи; питательная среда для миазмов и смертоносных туманов».

На берегах загрязненной реки располагались «лоскуты» – городки из деревянных хибар, где жили изгои из города и только что прибывшие мигранты. Одним из самых известных был лоскут Конли – там, где сейчас высятся Ригли-билдинг и Трибьюн-билдинг. Этим лоскутом, где цвели преступность и проституция, жестко правила Матушка Конли, никогда не расстававшаяся с бутылкой.

Между 1862 и 1872 годами только Вест-Сайд в Чикаго вырос с 57 человек до 214 тысяч. Большинству приходилось ютиться там, где они могли найти жилье, обычно в хижинах на болотах. Крупнейшей из поселенческих деревень была Килгуббин, ирландский район рядом с рекой, где «насчитывались… многие тысячи обитателей всех возрастов и привычек, а помимо них большие стада гусей и гусят, свиней и крыс»[267].

Пэкингтаун, трущобы, выросшие, чтобы обслуживать мясную промышленность, были одним из самых отвратительных городских районов Америки XIX века. Тут многие годы был дом для разных волн не говорящих по-английски иммигрантских сообществ, единственной возможностью выжить для которых оставалась работа на мясных фабриках; ужасы этого места обессмертил Эптон Синклер в романе 1904 года «Джунгли». С одной стороны от этого района находились бойни, с другой – исполинская груда мусора, с третьей – железнодорожные пути, с четвертой – ручей Баббли-крик, названный так[268], поскольку он шипел от газов, которые высвобождали гниющие внутренности и кровь. Летом появлялись полчища москитов, привлеченные соблазнительной приманкой из мусора, дерьма и сырости.