Методом исключения

— А вы не настраивайте себя на такой лад! — Владислав бросил на него сердитый взгляд. Знаете, память такая штука: сегодня пусто, а завтра что-то вдруг мелькнет, засветится. И тут главное успеть ухватить это «что-то» за хвостик, не дать снова ему спрятаться в темный уголок.

— Попробовать, конечно, можно, — опять скептически усмехнулся Эдик. — У меня в голове много чего мелькает, особенно по ночам. И вы весь этот бред будете записывать?

— Там видно будет, — сказал Орехов. — Что-то запишу, а что-то, может, и так послушаю.

— Попробовать можно, — уже без усмешки повторил Эдик. — Только зачем это вам?

И тут Орехов неожиданно повернул разговор совсем на другое:

— У вас были женщины?

В глазах Эдика сверкнули недобрые огоньки. Он мгновенно ощетинился и ушел в себя.

— Вам и это надо знать? — обреченно спросил он.

— Хотелось бы, — кивнул Орехов.

После долгого томительного молчания Эдик признался:

— Ну была девушка…

— Была? А сейчас где она?

— Замужем.

— Давно?

— Лет десять.

«Десять лет, как начал выпивать» — припомнились Орехову слова матери Эдика.

— А с тех пор… других у вас не было?

— Другие меня не интересуют.

— Одна-единственная любовь? На всю жизнь?

— Считайте, что так. Но я не понимаю…

Приходилось вторгаться в святая святых человеческой души. Туда, куда не имеют доступа даже родные. Кто дал ему, следователю, такое право? И тем не менее… Тем не менее надо продолжать…

— Эта женщина знает, что вы ее любите?

— Это неважно, — Эдик по-прежнему смотрел в сторону.

— Встречаетесь? Ну случайно, на улице?

— Иногда.

— Разговариваете?

— Так…

— У нее дети?

— Двое.

— С мужем хорошо живут?

— Кто теперь хорошо живет…

— Где она работает?

— В школе.

— А муж?

— На заводе у нас работал. Вроде как под увольнение попал. Недавно видел у пивного ларька, — губы Эдика скривились в усмешке. — Все ясно?

Владислав понимающе кивнул и выдержал небольшую паузу.

— А что у Прохоренко случилось? — спросил он чуть погодя. — Почему жена его домой не пустила?

Эдик бросил на следователя быстрый диковатый взгляд. Владислав заметил, как у него сжались кулаки. Но тут же, словно опомнившись, Эдик снова отвернул лицо в сторону и безвольно свесил руки.

— Чего теперь… Все уж…

— Он говорил о своих отношениях с женой?

Эдик нехотя кивнул:

— Из-за того и вышло у нас…

— Вы об этом ничего не сказали.

— Зачем? Какая теперь разница, из-за чего мы с ним схватились? Я, может, об этом жалею…

— В прежних своих показаниях вы назвали другую причину: Павел предложил купить еще спиртного, а вы отказались.

— Так и было, — не стал отрицать Эдик. — Но мы с ним еще до этого…

— Где именно?

Каждое слово из Эдика надо было вытягивать.

— На Серафимы Дерябиной. Когда вышли от моей сестры.

— И что же тогда произошло?

— Ну он стал ругать ее за то, что она выставила нас на улицу. А я сказал, что его жена не лучше… Что она, в общем, еще даже и похуже. Он ухватил меня за воротник, стал трясти. Ругался последними словами. Кто-то из жильцов через форточку закричал на нас и пригрозил милицию вызвать. А потом в парке, когда распили последнюю бутылку, Павел сказал, что ему еще надо. А я сказал, что поеду домой. Спать, мол, хочу. Ну и все…

— И из-за этого он полез в драку? — не поверил Орехов.

Эдик мотнул головой.

— Нет, не из-за этого. Не только из-за этого, — поправился он. — Сперва сказал: ты, мол, ничего не понимаешь, поэтому хочешь меня тут бросить. И вообще, начал разводить… Души, сказал, в тебе нет. И все такое. У меня, сказал, сердце сейчас, может, порвется от горя, а тебе на это наплевать. И расплакался. Ну и все… Тут я отключился. Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, немного, потому что мы все еще с ним разговаривали. Я как из ямы какой вынырнул. А он в это время рассказывал, как изменял своей Аннушке с разными там… И все подробно. Одну даже домой приводил, когда жена была на работе. Я ему сказал: «Ну хватит, заткнись!» А он опять: ничего, мол, ты не способен понять. Потому что, говорит, ты толстокожий, и кровь у тебя холодная, как у змеи. И опять в слезы. Шапку в снег швырнул и с руганью топтать ее стал. «Убить, — сказал, — меня мало. Гад я ползучий!» Это он про себя. Я ему говорю: «Ну хватит, пошли домой!» А он мне: «У меня нет дома!» И все повторял и повторял, что его убить мало. И что Аннушка его не женщина, а святая великомученица. Ну и все… Меня тут зло взяло. Я ему сказал: «Вот ведь ножик, возьми да убей себя, чем говорить!» А когда он увидел, что я ножик-то раскрыл, то прямо по-звериному зарычал. И кинулся на меня…

— Вот вы и вспомнили, как у вас в руке нож оказался, и когда вы его раскрыли! — подытожил Орехов с чувством облегчения.

— Так оно, видно, и было, — согласился Эдик.

Орехов зачитал ему выдержки из показаний его зятя, где приводятся его, Эдика, бессвязные слова о «людях-зверях», которые будто бы напали в ту ночь на них с Павлом.

Эдик внимательно выслушал все, посидел в задумчивой позе, облокотившись о колено и подперев ладонью подбородок. Затем решительно выпрямился.

— Не помню, что я тогда говорил Сереге! Был какой-то разговор, но помню только его заспанное и недовольное лицо…

6