Моя внутренняя свобода была стеснена изначальным нервным напряжением, и я создал метод, помогающий человеку управлять своим состоянием.
Свободу свою познаешь тогда, когда чего-то хочешь. А если живешь без устремлений и желаний, свободы вокруг хоть отбавляй.
Захоти чего-нибудь, и ты столкнешься с трудностями. И всю жизнь учишься их преодолевать.
Есть много людей, которые умеют это делать.
Но только преодолевая препятствия с достоинством, как человек, ты становишься личностью, а с этим - счастливым.
Потому что чувствуешь, что когда стараешься честно, то никто тебе не судья, только, может быть, Он.
Так ты обретаешь свою свободу.
Чего «не знал» Будда.
«Рождение есть страдание, жизнь есть страдание, смерть есть страдание», так сказал Будда и всю жизнь искал Нирвану особое состояние, в котором человек освобождается от земных страстей и зависимостей.
Очень долго люди не понимали, что это означает, и пытались делать это путем насилия над собой: совершали аскезу, морили себя голодом, даже старались не дышать и т. д.
Прогресс мысли, исходящий из жажды человека к свободе, привел, наконец, к этапу, когда стало понятно, что невозможно добиться полноценного счастья путем утверждения духовных ценностей за счет отрицания ценностей материальных - насилия над природой тела.
Для счастья нужен баланс.
Это понимание позволило осознать, что для освобождения от зависимостей надо не «убивать» свое тело ради свободы духа, а достигать их гармонии. И тогда они исчезают сами по себе, естественно, без всякого насилия над собой.
Тогда еще не знали, что это нирваническое состояние можно получить сразу, если найти действие, соответствующее текущему состоянию мозга, путем, например, перебора приемов по принципу Ключа. Этого тогда не знали, потому что во времена Будды такой технологии еще не было.
Теперь, когда этот критерий для индивидуального подбора приемов открыт, инструмент для работы над собой становится доступным каждому желающему.
МУКИ И НАСЛАЖДЕНИЕ ТВОРЧЕСТВОМ.
Новеллы «Важнее смысл или сюжет?»
ХОТЕЛОСЬ СДЕЛАТЬ ШЕДЕВР, А У ТЕБЯ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ...
Что-то получается, а что-то — нет. Пытаешься снова и снова! Но не хватает силы для неповторимости мазка.
Усталость, наверное... Нет, чтобы как раньше!
Как даже в детстве: ходишь туда-сюда по комнате, изобретаешь, что бы такое сделать! Оказывается — вдохновение! А если нет, где взять? Раз, два, три, раз, два... Как в танце. Может, найти ритм? Нужна формула обновления крови.
Творчество реально как жизнь. Творчество и есть жизнь, если сократить из жизни все длинноты и повторение, то и будет наилучшее произведение... Как бы собраться?
Может, переждать? А может, преодолевая себя, делать и делать? А может, отвлечься? Посмотреть альбом, фильм, послушать музыку, выйти на улицу? Вспомнить свои старые творческие подвиги? А может, ванну принять, позвонить другу или вспомнить чувство ожидания любви? Подремать? Спеть песню? Как жил Ван Гог? Отрезать себе ухо, как Ван Гог, чтобы стать, как Ван Гог? Побарабанить по столу пальцами?
Раз, два, три... Раз, два, три...
Зеркало... у зеркала. Улыбнуться, грустно или весело, не важно.
Нужно заглянуть в себя. Поискать в себе.
Чего ты хочешь?
Нужна искренность.
Искренность и искренность.
Искренность с собой — очищение.
Все наносное и ненужное уходит.
Обнажается суть. Суть - это сама способность к искренности. Способность к чувству истины.
Необходимая, как мир, талантливая, как любовь, нестерпимая, как страдания матери по детенышу.
И силы приходят!
Творчество художника. Незримая работа над собой. Зримая на полотне. В жизни. А главное — дело художника, оказывается, даже не чудо на полотне, а чудо превращения самого художника.
Он надевает маску
Он надевает маску. Завязывает марлевую маску на лицо. Натягивает на пальцы перчатки. Тонкие.
Подтягивает ткань перчатки на мизинце.
И садится в маске и перчатках, в полумраке, опускает лицо в маске к микроскопу, крутит «крутилки» микроскопа пальцами в перчатках.
В маске, чтобы дыханием своим не нарушить произведение, которое творит.
В маске, потому что трясется за окном трамвайная линия, разбивается в окно свет брызг, и стол трясется, мешая работе.
У него маленькая квартира, в одной комнате — он, маэстро, в другой — в постели больная мать.
Он не дыша дотрагивается до своего произведения, чтобы не нарушить что-то в произведении.
Прикасается к какой-то там «тонкой линии», что-то там делает, ему только ведомое, и поправляет под микроскопом «тонкую линию».
В игольном ушке он сотворил великана Гулливера.