Метод 15/33

Я позволила Любви заковать ее слова в титановую оболочку, заперла там же ее объятия и поместила весь этот момент в глубины своего банка памяти. Еще несколько секунд мы покачивались, озаренные пламенем камина. Когда она отстранилась, продолжая сжимать пальцами мои бицепсы, чтобы заглянуть мне в глаза, я отключила Любовь, но оставила включенной Благодарность.

Что касается моих действий в плену и моих показаний во время процесса, я тогда была еще совсем девчонкой, но теперь понимаю, как действовал мой рассудок, хотя тогда мне не удавалось уловить логику, скрывавшуюся за всеми моими поступками. Мой похититель угрожал меня убить и забрать у меня ребенка, и он собирался исполнить обе угрозы. Тем самым он заслужил смерть от моей руки.

Его сообщники тоже должны были умереть или сгнить в тюрьме, терзаемые жуткими пытками. Я не стыдилась своего стремления к мести, как и того, что мне приходится лгать, чтобы это стремление реализовать. Но я стыжусь того, что мне не удалось отомстить всем одновременно. Несмотря на то, что я располагала множеством изумительных преимуществ, подобная роскошь оказалась мне недоступна.

Более всего я стыжусь того, что совершенно сбрасывала со счетов фактор времени. Бывают дни, когда я не могу даже смотреть на себя в зеркало – настолько я себя презираю за то, что, стремясь к совершенству, так долго тренировалась, вместо того чтобы сделать все это раньше и спасти Дороти.

Глава 26 Преображенная тюрьма

Сейчас, когда мне уже тридцать три года, я, отложив в сторону исследование отпечатков пальцев, пишу эту историю. На моем столе, изготовленном из выброшенной на морской берег древесины, стоит фотография сына, которому я присвоила название… Шучу, которого я назвала Вантаджио. Если вы знаете итальянский, то вы уже поняли, что это означает «преимущество». Дома мы ласково называем его Ванти. Ему семнадцать лет. Он прекрасен. Он тоже ученый, за что я благодарю Господа и его ангела – черного мотылька.

Скоро Ванти должен вернуться домой после уроков. Он с ревом промчится по подъездной дорожке в подержанном черном «ауди», на который он накопил сам. Когда он проезжает через кампус, он приковывает к себе все взгляды. Я уверена, что все его одноклассницы, а также все девчонки годом или двумя младше мечтают прижаться лицом к его шее и его белокурым волосам. Но мне на самом деле нет никакого дела до того, как обмирает, глядя на него, остальной мир. После школы он должен вместе со мной работать в лаборатории. Так что лучше бы ему вернуться поскорее, и лучше бы ему не забыть забрать почту из ящика в начале этой длинной подъездной дорожки. Как бы то ни было, все равно никто его не достоин. И дело вовсе не в моих предубеждениях. Просто я смотрю на вещи реально. Я его мама. Я готова убить любого, кто задумает причинить ему вред.

В углу над красным стулом возле дезактивационной камеры висит заключенный в рамку осколок фарфора, который я украла прежде, чем криминалисты упаковали его в один из своих пакетов в качестве вещественного доказательства. На этом фрагменте все еще виднеется пятно его потемневшей крови. Я решила считать, что это мазок их общей крови – его и этой чертовой тарелки, – смешавшейся в аду.

Я смотрю на это произведение преступления в рамке и думаю о том, что мне надо положить в карман, готовясь к запланированному на завтра нашему с Лиу визиту в тюрьму Брэда.

После того как все испытания остались позади, мои родители снова наняли на работу мою защитницу, мою няню, мою верную Гилму. Поскольку Ванти родился в июне, я закончила десятый класс[20] дома и все лето провела, играя с малышом. Я знаю, что мне очень повезло. В самом деле. Очень многим девчонкам повезло куда меньше. В знак признания этого и в их честь я даже не прикасаюсь к переключателям благодарности и облегчения. Эти чувства всегда включены. С другой стороны, страх, раскаяние и неуверенность надежно выключены и опломбированы. И хотя я понимаю, что общество осуждает подростковую беременность и что эта тема далеко неоднозначна, мой рассказ не имеет отношения ни к извинениям, ни к извлечению уроков из горького опыта.