Меткий стрелок

— Более хладнокровного сукиного сына я в жизни не встречал. У него нервы как стальные пруты. У него папа родной помрет, он прочитает телеграмму и тут же спокойно выбьет девяносто пять из ста. И рука не дрогнет.

Денис хмыкнул:

— Могу себе представить, для чего его готовит Шустов.

— Ха! — чемпион хохотнул. — Известно для чего. Явно не по банкам консервным стрелять… Впрочем, — он приложил палец к губам, — тс-с-с… Это не мое собачье дело. Мне сказали научить — я и научил. А остальное…

Крамаренко махнул рукой и снова взялся за бутылку.

— Ну ладно, — Денис поднялся с дивана. — Мне, пожалуй, пора.

— Как, уже уходите? А посидеть?

Чемпион обвел рукой стол с закусками.

— Насиделся уже, — ответил Денис. И солидно добавил: — Бизнес.

— Понимаю, понимаю…

Крамаренко тоже встал с дивана и проводил дорогого гостя в прихожую.

— Ну так, значит, сегодня вечером жду вашего человечка с деньгами?

Денис посмотрел на часы.

— В принципе уже вечер. Если не возражаете, отложим момент расплаты на завтра.

Крамаренко сокрушенно вздохнул и развел руками.

— Хозяин — барин.

— Ну, значит, договорились.

Они пожали друг другу руки, и Денис вышел на лестничную клетку.

Глава шестьдесят вторая

Кирилл Ремизов выполнил указание Шустова слово в слово. Он перерыл квартиру Озеровой сверху донизу, но ничего не нашел.

Немного передохнув, Ремизов решил преподнести Шустову подарок, чтобы тот окончательно успокоился. Он собрал со стола все бумаги (Шустов оказался прав — их здесь была целая кипа), отнес их в ванную и сжег. Если среди них и были черновики Гординой, то они благополучно сгорели.

Расправившись с бумагами, Кирилл сходил на кухню и сварил себе кофе. «Надо же хоть немного отдохнуть», — рассудил он. Когда кофе был готов, он налил себе полную чашку, добавил немного сливок (холодильник был забит сливками, молоком и глазированными сырками, — видимо, Озерова обожала молочные продукты), вернулся в комнату и, вытянув ноги, развалился в кресле.

Посмотрел на мерцающий экран монитора, и в голову ему внезапно пришла неплохая мысль. Он сделал из чашки два обжигающих глотка, затем откинул с системного блока компьютера заглушку и выплеснул туда остатки кофе. Компьютер задымился. В воздухе запахло горелой пластмассой. Экран монитора пару раз мигнул и погас.

— Вот теперь полный порядок, — удовлетворенно произнес Кирилл, осматривая результаты своего труда. — Если черновики и были, то теперь уж точно сплыли.

Ровно в десять часов утра машина Шустова остановилась возле небольшого белоснежного особнячка Андрея Мазаева.

Ворота Зелеку Александровичу открыл мускулистый охранник с квадратной челюстью и мрачным, набыченным лицом.

— Проходите на веранду. Шеф сейчас выйдет.

Шустов прошел на веранду. Там стоял стол, накрытый белой скатертью, а на столе — старинный медный самовар и блюда, накрытые белоснежными салфетками.

Шустов оглядел стол и усмехнулся. Мазай строил из себя завзятого русофила, но дальше самовара на столе и сувенирных лаптей на стене его любовь к родине не простиралась.

Открылась дверь дома, и на веранду вышел сам Мазай. Он был в белых парусиновых брюках и белой майке. На плече у него висело полотенце. Морда бандита была свежая и чисто выбритая.

— А, Зелек. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой.

Шустов поднялся со стула, и они с Мазаем обнялись.

— Присаживайся, — с улыбкой сказал Мазай. — Не думал, что ты приедешь вовремя. На тебя это так не похоже.

«Попробовал бы я приехать к тебе не вовремя, чухонь белоглазая», подумал про себя Зелек Александрович. А вслух сказал, разбавив слова мягкой, братской улыбкой:

— Не мог же я заставить тебя ждать. У тебя небось и без меня дел полно.

— Да уж, — согласился Мазай. — Забот хватает. Чаю хочешь?

— Не откажусь.

Мазай снял с самовара чайник-заварник, разлил заварку по двум чашкам, затем по очереди наполнил их кипятком из самовара. Одну из чашек пододвинул к Шустову.

— Хороший ты человек, Шустов, — сказал он с ухмылкой. — Хоть и еврей.

Мазай сдернул с блюд салфетки. Под ними обнаружилось настоящее сдобное изобилие — баранки, коврижки, сладкие булочки с вишневым и яблочным вареньем, пряники и прочая «исконно русская», как выражался Мазай, снедь.

— Угощайся, — предложил гостю Мазай. — Это, конечно, не маца и не форшмак, но есть можно. Хотя, — он ласково улыбнулся, — что русскому человеку хорошо, то еврею смерть. Или не так?

— Зачем звал? — ответил Зелек Александрович вопросом на вопрос. Вид у него был угрюмый.

— Да ты никак обиделся, Зелек? Брось. Ты же знаешь, что я к евреям…

— Я сюда не еврейскую тему приехал обсуждать. У меня, если ты еще помнишь, есть работа.

Мазай посмотрел на Шустова холодными, водянистыми глазами и прищурился.

— Работа, говоришь? Хм. И чем же ты сейчас занят, если не секрет?

— Тем же, чем и всегда.

— Вешаешь на уши российским гражданам еврейскую лапшу?

Глаза Шустова гневно сверкнули.

— Ладно, ладно, не обижайся, — миролюбиво сказал Мазай. — Это я так, к слову. Ты же знаешь, как я отношусь к ев…

— Зачем звал? — еще более угрюмо повторил Шустов.