Метида

Он бросил мобильник на заднее сидение и, хлопнув дверью, вышел из машины. Последние несколько часов раздражение всё копилось, теперь он чувствовал свои нервы, как натянутые струны, на которых кто-то тренькает, бжик и бжик, или вовсе играет гаммы. То, что в первые дни поездки поглощало и расслабляло – великие нескончаемые просторы, сейчас подавляло и выматывало. Техпомощь в этих краях ждать минимум три часа. Он с тоской и замедленно, как корабль орудийную башню, стал поворачивать голову. Трасса, лес с одной стороны, березняк, с редкими включениями осины и ольхи, настоящее березовое море, светлое, но равнодушное, снова трасса, и такой же объемный лес с другой стороны, только темный, густой словно гороховое варево: одни ели, мрачные как надгробия, суровый еловый океан. А повышающаяся к северу местность оставляет впечатление, что «океан» вздыбливается и готов обрушиться свирепой волной-цунами. Как и сто, и двести, и четыреста лет назад этот лес готов проглотить человека. А трасса как тонкая полоска жизни между океанами небытия. Тут и Данте вспомнился: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины». Неизвестно, до половины или поболее, а в остальном правильно. Впрочем, метрах в пятидесяти какая-то забегаловка. Возле нее парковочная площадка – на ней одна фура. И билборд, точнее, что осталось от него после зимних буранов – кажется, изначально там имелась реклама презервативов с музыкой. Лучше бы рекламировали резинки на хоботок местным комарам-садистам.

Доверия кафешка не внушает, окна темные, около крыльца урна с просыпавшимся мусором, над крыльцом давно угасшая неоновая надпись «Метелица», стена – бледный кирпич с оттенком мякины; с детства не нравился этот цвет больниц и общественных сортиров. Однако в машине он уже устал сидеть, всё затекло, и что-то похожее на геморрой покалывает всё активнее. Надо немного прогуляться, может заведение все-таки работает, пусть кофе будет придорожным, но все-таки теплым, сладким и хоть немного пахнуть южными краями.

Короткая прогулка закончилась, когда он дошел до двери, украшенной графитти – что-то вроде змейки, что скрутилась в восьмерку. Несколько секунд помедлил, обернувшись на дорогу, где как раз проезжал автомобиль; боковое стекло опущено, на мгновение он встретился взглядом с дамой, что была за рулем. Рыжеволосая, какие ему нравится.

Антон нехотя толкнул дверь кафешки, надеясь, что она окажется закрытой. Но та со скрипом отворилась. Перенес ногу через порог. Внутри было сумрачно, однако, пожалуй, уютно. Ему стало немного стыдно, что он сравнивал эту кафешку с сортиром. Отделанные красным деревом стены, столы из грубой, но цельной сосновой древесины, свежеструганные половицы. В углу антикварный музыкальный аппарат; слегка потрескивая Эдит Пиаф поёт с ветхого винила о том, что ни о чем не жалеет. И вполне тут чисто. Пестрые лоскутковые скатерти, на них вазочки с цветами. Пахнет вкусно, и борщ фиксируется , и жареная картошка, и даже вполне себе пристойный кофе. За стойкой дремлет некто, скорее всего, владелец, выглядывая лишь розовой лысинкой. В зале трое. Но двое как раз чинно выходят – дальнобойщики из той фуры, наверное. Один остался. Играет сам с собой в бильярд. Скучает, поди. И как-то странно он передвигается; хромает, что ли.

Антон подошел к стойке.

– Здравствуй, дорогой. Пить будешь? – спросил владелец с приятным армянским акцентом, оставшись всё также скрытым стойкой. Почему он даже не хочет встать со стула?

– Я за рулем. Есть буду.

– Придется подождать. Тут у нас полтора едока в день, так что постоянной готовки нет. Те, которые ушли, уже всё съели.

– Ты не забудь, прежде чем этого залетного обслужишь, выкатить мне картошечку с грибами, – подал хриплый голос мужик от бильярдного стола.

– Вы там не беспокойтесь, больше чем надо, – не сумев удержать раздражение, процедил Антон.

– Ты… поспокойнее, – послышался голос из-за стойки. – Он тихий, тихий, а потом как врежет или, скорее, что-нибудь разобьёт здесь. Лесником он у нас, служилый человек. Хороший лесник, и браконьеров отвадил, и халявных вырубщиков леса; ни одного возгорания, ни единого пала не допустил. И краевед знатный, составил планы всех первых русских поселений в этом краю: где амбар, где житница стояла, где съезжая изба, где башня сторожевая. И повоевать, кстати, успел, до того как лес принял…

Лесник прервал словоохотливого хозяина.

– Ты меня, Самвел, елеем не замазывай. Может, к нам следователь пожаловал… Эй, идите сюда, господин залетный, я только раскат сделал, сыграйте партийку, пока хозяин нам какую-нибудь вкусняшку сообразит.

Лесник выглядел скромно и невыразительно, местами страшновато из-за обилия шрамов, украшала его разве что меховая безрукавка. На локтевом сгибе следы, пожалуй что от инъекций. К этому – негустые волосы с проседью и нос, показывающий близкое знакомство с бутылкой, а может несколько повышенное давление. Антон хотел спросить, что у Лесника с ногой, но затем подумал, что слишком много чести…

Впрочем, тот сам сказал: