Метеор

— Потом я покатился по наклонной. Когда человек катится вниз, он не останавливается, ничего не поделаешь.

— До чего же ты докатился, скажи?

— Ну, я был портовым грузчиком, потом кладовщиком, бегал с накладными в руках.

— А еще что?

— Еще присматривал за неграми на Асфальтовом озере, чтобы они на работе даже пот утереть не смели.

— А еще чего-нибудь ты не забыл?

— Да… я был кельнером на Гваделупе и в Матансасе, подавал мулатам коктейли и лед…

— А похуже ничего не было?

Бывший Кеттельринг закрывает лицо горячими ладонями и стонет. Не надо об этом, не надо! Это была месть, моя месть за то, что мне дали пасть так низко. Знай же: я упивался своим унижением! Сволочи, сволочи, вот вам, подавитесь своими миллионами! Смотрите все, каков единственный сын и наследник миллионера!

Что ж, вспомним и это. Да, да, вспомним, он был сутенером у мулатки… Вот, теперь вы знаете. Он неистово любил ее… и водил к ней пьяных мужчин, к этой распутнейшей девке. И ждал на улице своей доли.

Вот так это и было.

Так было…

Бывший Кеттельринг низко опускает голову…

— Сидел там в кафе один янки. А я глупо ухмыляюсь и говорю ему: "Могу проводить вас к красотке, сэр… Мулатка, хороша собой…" Американец покраснел, вскочил, — видно, не мог стерпеть такого унижения белого и ударил меня по лицу, вот по этой щеке. — На щеке бывшего Кеттельринга проступило алое пятно. — Потом он бросил на пол скомканную пятидолларовую бумажку, а меня тем временем вытолкали на улицу. Но я вернулся за этими пятью долларами и, как собака, ползая на четвереньках, искал их…

Бывший Кеттельринг поднял глаза, полные ужаса.

Разве это можно забыть?

Может быть, все-таки можно. Попытайся.

Я напился тогда как скот, но все же никак не мог забыться и бродил, сам не знаю, где… шел по дороге, похожей на Млечный Путь, среди изгородей из цветущей бугенвилеи… Да, да, именно там! Вдруг я услышал револьверные выстрелы, и кто-то на бегу столкнулся со мной. И тогда я наконец забыл все, что было…

XXXVII

Бывший Кеттельринг вздохнул. Ну вот, теперь все ясно, теперь хоть убей, не может быть хуже. И подумать только, даже когда я лез на четвереньках за этими долларами, я не капитулировал, не крикнул мысленно: довольно, я сдаюсь, я вернусь домой с повинной… Я только пил и плакал над унижением человека. И это было… своего рода победой…

А теперь ты сдаешься?

Да, теперь я сдаюсь. И как охотно, боже, как охотно! Если хотите, чтобы я наплевал себе в лицо или снова пополз на коленях, я сделаю и это. Я знаю почему: ради нее, ради дочери камагуэно.

Или затем, чтобы взять верх над ее старым отцом?

Молчи, это неправда! Ради нее! Разве я не сказал ей, что вернусь, разве не дал честного слова?

Твое честное слово, сутенер!

Ну и пусть сутенер, зато я теперь знаю, кто я.

Человек становится цельным лишь после поражения.

Тогда он осознает: вот это бесспорно подлинно, это неотвратимая действительность.

Это поражение?

Да, это поражение. Какое облегчение испытываешь, когда можно сдаться — сложить руки на груди и покориться…

Чему?

Любви. Быть униженным и побежденным и любить, вот тогда по-настоящему поймешь, что такое любовь. Ты не герой, а презренный, побитый сутенер.

Ты ползал на четвереньках, как животное, и все же ты будешь облачен в лучшие одежды и на палец твой наденут перстень. В этом чудо. Я знаю, знаю, она ждет меня! И теперь я могу прийти за ней. О господи, как я счастлив!

Правда, счастлив?

Безмерно счастлив, даже в дрожь бросает. Коснись моего лица, смотри, как у меня горят щеки.

Только левая щека — на ней горит та пощечина.

Нет, не пощечина! Разве не знаешь ты, что Мери поцеловала эту щеку? Да, поцеловала и оросила ее слезами. Не знаешь? Это искупление всего прошлого…

Скольких мук это стоило! Сколько было тоски, и потом этот адский труд. Все ради нее.

И пощечина тоже была ради нее?

Да, и пощечина! Она была нужна, чтобы свершилось чудо. Я приду за Марией. Она будет ждать меня в саду, как тогда…

…И положит свою руку на твою?

Ради бога, не говори о ее руке. Стоит напомнить мне о ней, и у меня дрожат пальцы и подбородок.

Как она тогда взяла меня за руку своими нежными пальцами. Перестань, перестань!

И ты счастлив безмерно?

Да, нет… погоди, это пройдет, проклятые слезы…

Неужели можно любить до беспамятства?! Если бы она ждала меня вон там, около того крана, я бы ужаснулся: "Боже, как далеко! Когда еще я добегу туда!" Если бы я даже держал ее за руку, за локти… боже, как далеко!

Значит, ты счастлив?

Где там, ведь ты видишь, что я с ума схожу!

Когда же я увижусь с ней?! Прежде надо вернуться домой, ведь правильно? Надо смириться, прийти с повинной и получить прощение… вернуть себе имя и личность… А потом снова за океан… Нет, это невозможно, я не переживу… нельзя ждать так долго!

А может быть, прежде съездить к ней и рассказать?..

Нет, этого я не могу, не смею, так нельзя. Я сказал ей, что приду за ней, когда у меня будет на это право. И я не могу обмануть ее. Прежде нужно домой, и только потом… Я громко постучу в ее ворота, я войду и с полным правом потребую: "Откройте, я пришел за ней!"