Метеор

В уголках его рта появились пузырьки пены, вид его был страшен, он даже осунулся от возбуждения.

— Ну, ну, — проворчал старый терапевт и вынул часы. Прилягте минут на пять, друг мой, и помолчите. Закройте глаза и дышите глубоко и медленно.

XIV

Ясновидец открыл глаза и глубоко вздохнул.

— Можно продолжать? В самом деле, все это действует на нервы… — Он потер себе лицо. — Итак, об этом человеке, что упал с неба… Как его называть?

— Мы называем его "пациентом Икс", — сказал хирург.

Ясновидец сел на постели.

— Да, пациент Икс. Если вы ждете, что я сообщу вам его имя, род занятий, из какого города он прилетел и так далее, то заранее предупреждаю: я ничего этого не знаю. Такие подробности не существенны. Большую часть своей жизни он занимался не тем, что в свое время было его профессией. Я ощущаю в жизни этого человека громадный размах, простор, море, но он не путешественник. Понимаете, жизненный простор путешественника измерим, а здесь… У него нет цели. Нет отправной точки, от которой можно было бы отмерять расстояния и определять направления.

Ясновидец недовольно помолчал.

— Нет, нет, надо начать иначе. Собственно, правильно было бы начать с его смерти — она вот-вот наступит — и двигаться назад, словно мы вьем веревку. Жизнь Цезаря началась, когда родился Цезарь, а не сморщенный, плачущий младенец. Историю жизни надо бы начинать с последнего вздоха человека, тогда понятнее будет, как формировалась его жизнь и какое значение имело для нее все, что он пережил. Только смертью завершается юность и рождение человека. — Ясновидец покачал головой. — Но я не могу, не могу. Какое несчастье, что мы мыслим в категориях времени!

— Например, — продолжал он после паузы, — если я скажу вам, что он не знал матери, это прозвучит, как начало биографии. А для меня это не начало, а конец долгой и трудной ретроспекции. Пациент Икс лежит в беспамятстве и ничего больше не сознает. Но и под этим беспамятством, в самой его бездне, глубоко, глубоко в душе этого человека, живет одиночество, и даже в беспамятстве ему не грезится ничья родная тень. Откуда оно, это внутреннее одиночество, где его истоки? Нужно вернуться назад, к началу жизни, эти истоки там. Он был единственным сыном и не знал матери. Никогда не было руки, за которую этот ребенок мог бы ухватиться, никто не говорил ему: "Ничего, ничего, дай я поцелую, и все пройдет". Удивительно, как ему не хватало этого в жизни! Не было голоса, который уверил бы его, что "все пройдет". "Не плачь, не мечись, пойди поиграй, вот тебе рука, держись за нее". Не было такой руки, и потому он никогда, понимаете, никогда, не мог ухватиться за нее… — Ясновидец сделал беспомощный жест. — Он был силен, — но нетерпелив. У него не было опоры…

— Одиночество! — продолжал ясновидец. — Он искал одиночества, чтобы избежать разлада между собой и окружающим миром. Он пытался растопить, как кусок льда, свое внутреннее одиночество в безграничных просторах моря и дальних стран. Ему все время нужно было с чем-то расставаться, чтобы найти внешний повод для одиночества. Оно нигде не оставляло его… — Ясновидец нахмурился. — Ну, а где же его семья? Почему отцовская рука не заменила материнскую? Об этом нужно спросить его самого. Надо присмотреться к этому человеку — что за колючая раздражительность сидит в нем. Он не ладит с людьми и прямо ищет случая столкнуться с ними, ему вечно кажется, что нужно обороняться, он постоянно вступает в конфликты… Вернемся назад! Назад к ребенку, у которого нет матери и который ведет скрытую и ожесточенную борьбу с отцом. Отец и сын не понимают друг друга. Вдовец стремится приказывать за себя и за мать, он удваивает свой родительский авторитет и злоупотребляет им мелочно, нечутко, с педантической придирчивостью. Ребенок неизбежно оказывает сопротивление, и этот протест закрепляется в нем, как устойчивый психический тик. Всю жизнь потом он не может избавиться от конфликта с обществом, правопорядком, дисциплиной, подчинением и так далее. До самой смерти он как бы все еще борется с отцом.

Ясновидец говорил раздраженно, стиснув кулаки, словно в нем самом шла эта яростная борьба.

— Интересно, как две эти антагонистические силы, одиночество и конфликт, сталкиваются во всей жизни этого человека. Конфликт нарушает одиночество, одиночество снимает конфликт. Но не завершается ни то, ни другое: несмотря на все свое одиночество, он не становится отшельником, несмотря на все тревоги борьбы, он не знает торжества победы, — тоска одиночества всегда одолевает его. Он задумчив и неуживчив, вспыльчив и беспомощен. Вы бы сказали, что он неустойчив, но эта неустойчивость — эмоциональный баланс двух противоборствующих сил.