Металлист. Назад в СССР

Не первый миллион проданных альбомов, не запись в Нью-Йорке и не сотрудничество с немецким лейблом. А вот это выступление в родной провинции на заштатном фестивале. На Родине.

Я доиграл песню и вскинул вверх руку с зажатым в пальцах медиатором, как всегда это делал.

И в этот момент в меня ударила молния.

Что чувствует человек, в которого ударила молния? Я, если честно, так и не понял. В один момент я стою на сцене, вскидывая руку вверх, а в следующий миг уже просыпаюсь в задрипанной больничной палате, понимая, что я, чёрт побери, не доиграл концерт.

Разлепить глаза удалось с большим трудом, хотелось спать, пить и в туалет по-маленькому, мысли путались, в горле першило от сухости. Но я сумел подняться на локтях и осмотреться по сторонам.

Я думал, что у нас до всех больниц так или иначе дошла цивилизация. А тут какое-то ретро. Железная сетчатая кровать с дужками, колючее армейское одеяло, полосатый ватный матрас, сбившийся комками. Деревянная тумбочка у кровати, пустая. На потолке обыкновенная лампочка Ильича, стены наполовину покрашены, наполовину побелены. Прямо как в детских воспоминаниях, когда я лежал в похожей палате Чернавской ЦРБ с воспалением лёгких.

В больничной палате я был один, хотя в палате стояло четыре таких панцирных кровати, перемежаясь одинаковыми тумбочками. Почему-то лежал я в углу возле стены, а не на козырном месте у окна.

Никаких кнопок вызова медсестры или датчиков дыма, которые обязательно ставились в каждой палате по требованиям пожарной безопасности. Тут на эти требования кто-то, похоже, плевал с высокой колокольни. Даже деревянные окна, заклеенные бумагой, не открывались, похоже, уже несколько лет. Спартанская обстановочка.

Я тяжело вздохнул и откинулся назад, на тонкую пуховую подушку. Выпростал руки из-под одеяла… И обомлел, уставившись на тонкие жердинки вместо моих татуированных лапищ. Руки определённо принадлежали не мне, и я глядел на них, как наркоман в трипе, неотрывно следя за тем, как шевелятся пальцы.

На всякий случай потрогал лицо. Под носом пушились тонкие усики девственника. Прикоснулся к голове, понимая, что вместо длинного хаера у меня там теперь какой-то короткий ёжик, сравнимый по жёсткости с унитазным ёршиком.

Кошмар какой-то.

Это, что ли, и есть ад? Странно, я ожидал услышать в нём хорошую музыку. Как минимум AC\DC, хайвей ту хелл, все дела. Значит, на ад непохоже. Что тогда? Пересадили мой умирающий мозг какому-то школьнику? Тогда и обстановка была бы совсем иной, с непрерывным наблюдением, кучей датчиков и медицинского оборудования неясного назначения. Похоже, я попал.

Теперь надо только выяснить, куда именно.

Я откинул одеяло, критически осмотрел тощее тельце. Оттянул резинку немодных сатиновых труханов. Ну хоть тут школьнику повезло. Но в остальном — дрищ дрищом, бухенвальдский крепыш.

Попытался встать с кровати, нашарить ногой тапочки. Тапочек не оказалось, только эмалированный горшок, слава Ктулху, пустой. Пришлось идти босиком. Больница же, пол моется по несколько раз в день.

Двери в палату тоже оказались в стиле ретро, деревянные, двойные, с непрозрачными стёклами и узором в виде ромбиков. Сразу за дверью обнаружился пост медсестры. Самой медсестры не обнаружилось.

Аккуратно шлёпая босыми пятками по крашеному деревянному полу, я подошёл к посту, отгороженному ширмой от любопытных глаз. Заглянул внутрь, на случай, если там всё-таки кто-то есть. На столе стоял недопитый чай, на раскрытой карточке лежала надкусанная баранка. Коричневый телефонный аппарат без диска и кнопок, для внутренней связи. Сто лет таких не видел.

Прочитать содержимое карточки я не успел.

— Таранов! Ты чего там роешься, паразит такой! — визгливый, истеричный голос резанул по ушам, словно ножом по стеклу.

Я отпрянул назад, повернулся на звук голоса. По коридору стремительным шагом двигалась дородная медсестра, явно недовольная моим вторжением в её закуток. Следом за ней семенил подросток во фланелевой пижаме. Тот глядел на меня насмешливо, как на сельского дурачка.

— И чего ты вообще встал? А ну, марш в постель! Доктор на обходе придёт, тогда и скажет, можно тебе вставать или нельзя! — недовольно провозгласила она.

Бейджика с именем и фамилией я на ней не увидел. Спорить с этой фурией не было никакого толку, тем более что она в два раза шире меня нынешнего. Скрутит в бараний рог и даже не вспотеет. Так что я понуро кивнул и вернулся в палату.

В голове роились самые разные мысли, но ярче и громче всех остальных пульсировала одна — надо отсюда как-то валить.

Я рухнул на кровать, жалобно скрипнувшую сеткой, уставился в белый потолок. Закрыл глаза, надавил на глазные яблоки, перед внутренним взором послушно заплясали разноцветные круги-мандалы. Не сплю, значит. Ущипнул себя ногтями, на тонкой коже сразу же остался заметный след. Больно.