Место сбора при землетрясении

— Вы что — знакомы? — ревниво спросил Кукушечкин.

— Мало сказать, знакомы, — ответила она, улыбаясь, — Димина парта сразу за моей стояла. Дима у нас был знаменитость. В него все девчонки были влюблены. Я думала — ты станешь архитектором. Ой, какой ты, Дима, страшненький стал. Лысенький. У тебя дети есть? А кто жена? Я хотела бы увидеть твою жену.

— Дима, ты учился с олимпийской чемпионкой в одном классе и дергал ее за косички? — не поверил Кукушечкин.

— К сожалению, за косички он меня не дергал, — отвечала за Дрему Даша и так открыто, так ясно посмотрела в глаза однокласснику, что тот почувствовал искреннее раскаяние.

Надо было дергать ее за косички. И как можно чаще. Чтобы не задавалась.

— Ну, еще не поздно, — сказал Кукушечкин легкомысленно.

— Сейчас это опасно, — ответила она.

— Ну, да, ну, да, — поспешно согласился Кукушечкин, — дзюдо — серьезный спорт.

— При чем здесь спорт. У меня муж — метр девяносто два.

— Тоже спортсмен?

— Одного спортсмена на семью хватит. Он у меня малым бизнесом занимается.

— Рад тебя видеть, Даша. Можно до тебя дотронуться? — спросил Дрема, пряча на всякий случай руки за спину.

— Дотронься, Дремушка, дотронься, — разрешила она, смутив его улыбкой из далекого детства.

Все в ней изменилось, кроме этой улыбки.

Плечо было мягкое, теплое. Статическое электричество, накопившееся в шерстяной кофточке, щелкнув, маленькой молнией укололо подушечку среднего пальца.

— Опасная примета, Георгий Иванович, — сказал Дрема, отдернув руку, — если все подряд будут прикасаться к человеку — всю удачу уведут.

— Не уведут, — утешил его и Дашу Кукушечкин, — олимпийский чемпион — звание на всю жизнь.

— Ах ты, гордость наша всемирная, красавица наша, умница! — с треском распахнув дверь запретной комнаты, выкатил Сундукевич комплимент, большой и круглый, как снежный ком. — Дай, я тебя, родная, поцелую по-стариковски. Идем со мной, Дашенька, ну их. Ах, какой я из тебя шедевр сделаю, какой шедевр! Медали принесла? Напрасно, милая, напрасно. Надо было принести. Ну, ничего, ты и без медалей хороша, золотая наша. Поздравляю тебя с новосельем. Читал — город тебе квартиру подарил?

— Ой, уж и подарил. Трехкомнатную дали, а двухкомнатную забрали. Больше шума.

— Марк, сними нас с Дашей на память, — попросил Кукушечкин. — Дашенька, это правда, что Вы задержали матерого преступника?

— Ой, уж, господи, матерого! — фыркнула она, смутившись. — Хиляк. Говорить не о чем.

— Потом, потом наговоритесь, — остановил расспросы Сундукевич, увлекая олимпийскую чемпионку в свой закуток.

* * *

— Заказали? — спросил Кукушечкин, усаживаясь за столик под знакомым плакатом, призывающим советских людей освоить целинные и залежные земли. — Мужики, давайте договоримся, ни слова о женщинах. Хорошо, Марк?

— Что же мы будем весь вечер молчать? — удивился Сундукевич.

— Поговорим о работе.

Сундукевич лишь хмыкнул в ответ.

— А, впрочем, почему бы и не помолчать, — осознав тупиковую ситуацию, печально вздохнул Кукушечкин.

Скука воцарилась за столом. Сундукевич рассеянно перелистывал блокнот Дремы. Дрема внимательно разглядывал плакат тридцать седьмого года: «Не болтай!». Работница в красном платке, сурово сдвинув брови, прижимала палец к губам. Кукушечкин с глубокомысленным видом ковырялся в ухе дужкой очков.

— Вот это не шарж, — сказал Сундукевич.

— Не шарж, — равнодушно согласился Дрема с критикой старого фотографа. — А что делать? Она решает, что шарж, а что не шарж. Вот шарж. А она его забраковала. Почему голова больше туловища? Почему четыре пальца? У меня язык от объяснений в мозолях. Я, Георгий Иванович, честно сказать, вообще не вижу себя в этом проекте.

— Нет уж, дорогой, никто с этого корабля не побежит, — пресек упаднические настроения Сундукевич, — или вместе сойдем в порту или вместе потонем. С гимном на устах. Не так уж и плохо. Доработаешь за счет сюжета. Она у нас кто? Торговля она у нас. Да… А чем торгует? Коврами. Пушными изделиями. Нарисуй ее на ковре-самолете. Или белочкой с пушистым хвостом.

— Да, втянул я вас в авантюру, — покаялся Кукушечкин, вытирая носовым платком очки. — Это какой-то шабаш.

— Это тебя Ленка расстроила, — с коварным добродушием дьявола открыл ему глаза на причину плохого настроения Сундукевич.

Кукушечкин нахмурился:

— Ленка здесь ни при чем. У меня этих Ленок, сам знаешь, сколько было. Я уже из этих с двумя свидание имел.

— Зацепило! Зацепило! — обрадовался Сундукевич. — Казанова! А знаешь, кстати, кто придумал Казанову? Сам Казанова.

— Помолчал бы, старый волокита, — без настроения огрызнулся Кукушечкин.

Сундукевич гордо поднял голову и с достоинством отмел намеки:

— Импотенты не изменяют.

Подумал и добавил торжественно и веско:

— Ни женам, ни Родине!

Он посмотрел на мрачного товарища и сжалился:

— Ты ее тоже зацепил. Знаешь, что она о тебе сказала?

— Знаю! — взревел Кукушечкин.

— Тихо, тихо! — осадил его, как ретивого скакуна, Сундукевич, но не удержался, чтобы не подразнить. — А все-таки она тебя обскакала. Запомни, Гоша, если мужчина бросает вызов женщине, он всегда проигрывает. Это правило не знает исключений. Не расстраивайся.