Местечковый романс

— Может быть, твой мальчик в последнюю минуту передумал — не пожелал выходить в этот паршивый, трижды проклятый мир и остался в чреве матери. Там ему было тепло и сытно. Ты только на меня, Шлеймке, повторяю, не сердись. Если наш безжалостный Бог наказывает таких добрых людей, как ты и твоя Хенка, зачем, скажи, нам вообще нужен такой начальник, как Он? Мог же Всевышний отдать все мои семьдесят четыре года кому-нибудь другому… Глядишь, этот человек прожил бы более достойную жизнь, чем я.

Авигдор посидел ещё немного, съел булочку с маком, запил сельтерской, подремал на стуле, встал и стал собираться.

— Пора возвращаться на своё рабочее место — на тротуар, — сказал он и, сгорбившись, ушёл.

— Я думал, он свихнувшийся, а у него светлая голова и вполне развитое классовое сознание, — удостоил Перельмана мелкой монетой похвалы Шмулик.

— С его умом он мог бы стать раввином, — сказал Шлеймке. — Но Авигдору не повезло. Его Хаечка сбежала с каким-то приказчиком, а он вместо того, чтобы найти себе другую жену, увязался за какой-то заезжей бабой, и всё полетело в тартарары. А потом, когда от него удрала и та блудница, жизнь Авигдора галопом понеслась вниз: началось с браги и закончилось нищенством.

Вскоре после ухода Перельмана стали понемногу расходиться и остальные.

Последней дом Рохи-самурая, выстуженный печалью и невозвратной утратой, покинула повитуха Мина.

— Береги Хенку, — сказала она Шлеймке. — Теперь ей самой надо заново родиться.

За день до окончания семидневного траура Шлеймке отправился в Каунас. От автобусной остановки до Еврейской больницы он шёл быстрым солдатским шагом.

В приёмном покое Шлеймке обратился к уже знакомой ему миловидной, кокетливой барышне с просьбой связать его с Бенционом Липским. Та молча сняла трубку и позвонила в родильное отделение.

— С вами, доктор, желает срочно встретиться один посетитель. Говорит, что вы его знаете и что он уже раз приходил сюда к жене.

— Кто такой? Откуда? — поинтересовался Липский на другом конце провода.

— Минутку!

Барышня переадресовала вопросы доктора Шлеймке.

— Канович. Из Йонавы, — сказал Шлеймке.

— Спасибо, — барышня повернула к гостю свою изящную, словно вылепленную, головку и чётко передала по телефону всё сказанное. Дождавшись ответа, она заморгала глазками-вишенками и сообщила Шлеймке: — Господин Липский будет к вашим услугам через четверть часа. Доктор очень сожалеет, что никак не может встретиться с вами раньше.

Своё слово Липский сдержал. Он пришёл ровно через четверть часа, поздоровался, предложил Шлеймке выйти с ним во двор и без помех, с глазу на глаз, потолковать на свежем воздухе. Когда оба примостились на деревянной скамейке, Липский спросил:

— Вы не курите?

— Нет.

— А я до сих пор, представьте, не могу отвыкнуть. Бросал несколько раз и через день-два снова начинал коптить небеса. Не возражаете, если я немного подымлю у вас под носом?

— Не возражаю.

— А теперь о деле… Возле костёла находится стоянка извозчиков. Выберите повозку и подъезжайте к больнице. На первых порах вашей супруге даже при умеренной ходьбе надо избегать лишних нагрузок, чтобы, не приведи Господь, не разошлись швы. — Доктор полез в карман, достал портсигар с монограммой, вытащил папиросу и закурил. — Как вы сами понимаете, с той чудовищной ношей, которую вам выдадут по расписке в больничном морге, ходить по городу невозможно. У нас в таких прискорбных случаях с согласия родителей иногда хоронят на каком-нибудь ближайшем еврейском кладбище, — Бенцион Липский глубоко затянулся и, пустив в небо голубое колечко, продолжил: — Надеюсь, вы не считаете меня извергом или мясником. Я тоже отец и прекрасно понимаю, какую цену вы всеми своими нервными клетками платите за то, что произошло. И я, поверьте, тоже расплачиваюсь. Моя плата, конечно, несравнимо меньше, чем ваша. Но, поверьте, и я плачу! Тем не менее я врач, и мой долг при надобности вовремя включать сирену, возвещающую об опасности.

— Я, конечно, возьму извозчика. И сам думал это сделать, — сказал Шлеймке.

— Вы, по-моему, человек стойкий, не хлюпик и не размазня.

— Да. Мужчине не к лицу раскисать, но всему есть предел, — произнёс Шлеймке. — С вашего позволения я, пожалуй, пойду за извозчиком.

— Да, да, идите, голубчик! Это совсем недалеко, костёл отсюда хорошо виден. Но я как врач должен ещё кое-что вам сказать.

— Слушаю.

— Вашей жене, к сожалению, лучше больше не беременеть. Следующая беременность может обернуться для неё катастрофой. Это не только моё мнение, это мнение консилиума.

— Консилиума?

— Совета врачей. Только вы, ради Бога, как можно дольше ей об этом не говорите. Надеюсь, вам не надо объяснять, что среди всех живых существ на свете более самоотверженных, чем любящие женщины, нет. В своей любви они не останавливаются ни перед чем. Вплоть до безумия и самоубийства. Они абсолютно не считаются ни с какими врачебными советами и запретами.

— До сих пор у меня не было никаких тайн от жены.

— И тем не менее… Словом, будьте осторожны. Осторожность ещё никому не повредила.

— Благодарю за предупреждение.

Шлеймке встал и направился в сторону костёла.