Месть в конверте

— Елена Станиславовна, а дети у вас есть?

— Почему вы спрашиваете? — вдруг напряглась вдова.

— Просто проформа. Я обязан все знать о потерпевшем.

— У меня есть сын от первого брака. У мужа детей не было.

— Ах, так это ваш второй брак. Как долго вы были женаты?

— Не очень долго. Около полутора лет. Но знакомы были давно.

«Вон оно как интересно. Я-то думал — тридцать лет вместе, по жизни рука об руку, генеральская жена, то да се… А они, оказывается, почти молодожены».

— А позвольте спросить про ваш первый брак.

Елена Станиславовна резко встала.

— Это не имеет никакого отношения к делу. И давайте не будем об этом.

— Хорошо. Тогда расскажите о вашей работе. Пожалуйста.

— А что рассказывать? Я искусствовед, кандидат наук. Работаю в Центральном московском музее, заместителем директора.

— Понятно. Что ж, спасибо вам, Елена Станиславовна. Я думаю, мы еще встретимся. А если что вспомните — может быть, какую-то деталь, пусть самую несущественную, — звоните. Вот моя карточка.

Вечером того же дня Александр Борисович и Вячеслав Иванович снова сидели в кабинете последнего с сосредоточенными лицами.

— Вот противное дело, а?

— Да, что-то никак не удается ухватиться за ниточку. И от федералов проку нет. Не спросишь же их, например, какими именно делами занимался генерал Смирнов.

— Спросить-то ты можешь. Только пошлют они тебя куда подальше. Секретность у них, понимаешь, государственная тайна кругом.

— Вот именно.

— Да и вообще какое-то это дело… кабинетное. Сидим-сидим… Нет бы побегать, пострелять. — Турецкий озорно подмигнул.

— Типун тебе на язык, Сашка. — Грязнов отчего-то помрачнел. — Подожди, настреляешься еще.

В кармане Александра вновь грянул «Турецкий марш».

— Алло? Да, здравствуй, Костя.

— Значит, так. Есть новости. Ты где?

— У Грязнова. Что случилось?

— Да то, что пришли новые конверты.

— Опа! И много ли?

— Два. Оба удалось обезвредить.

— Неплохо. Так, Костя, давай-ка мы лучше к тебе подскочим. Нетелефонный это разговор.

— Жду.

Меркулов дал отбой.

— Собирайся, Слав, Костя ждет. Там новые конверты пришли.

Глава девятая

Ликующе-праздничным, рвущимся ввысь торжественным фанфарам «Свадебного марша» Мендельсона определенно не хватало должного простора в стенах старинного московского особнячка, в котором располагался районный Дворец бракосочетаний. Музыка ревела на несколько порядков громче, чем это было допустимо для помещения довольно скромных размеров, оглушая и без того уже неестественно озабоченных и возбужденных происходящим «новобрачующихся». К тому же одна из колонок явно барахлила; периодически наиболее высокие, громкие и открытые звуки сопровождались каким-то кряхтением, бульканьем и присвистыванием.

«Ну ничего-то у нас на Руси не могут по-настоящему довести до ума! — Лейтенант Жаворонков, три недели назад вернувшийся из своей первой зарубежной командировки, уже успел, как ему казалось, приобрести некоторый опыт сравнений и сопоставлений, тем более что польские коллеги, отношения с которыми и без того были не самыми радужными, старались по возможности минимум времени отводить на непосредственное обсуждение деловых вопросов, каждый из которых мог потянуть за собой очередную цепочку непонимания, а все больше налегали на культурную программу: экскурсии, театры, концерты… И рестораны, разумеется… В том числе во время посещения ратуши советские офицеры оказались свидетелями свадебных церемоний. Была и музыка — тот же Мендельсон! — и цветы, и торжественные речи, но… все как-то очень сдержанно, степенно, без чрезмерного выхлестывания эмоций. (Поляки, разумеется, не подчеркивали, что для них гражданская регистрация браков — формальная дань социалистическим условностям, а истинный, по-настоящему волнующий и значимый для молодоженов обряд происходил в костеле.) — Чего стоило бы подобрать соответствующую громкость звучания, заменить неисправную колонку — так нет: вечный наш „авось“ и „тяп-ляп“.

Лейтенант ошибался. Конвейер бракосочетаний был и продуман — как и кем — вопрос особый! — и утвержден в соответствующих инстанциях. Были определены моменты, когда громоподобная музыка микшировалась — это значило, что происходила непосредственная процедура расписывания, — а затем взрывалась с еще более неудержимой силой, приветствуя рождение новой счастливой советской семьи.

«Интересно, сколько же раз в течение дня во всем мире звучит этот пресловутый марш? Вот уж поистине глобальная популярность! А наследникам господина Мендельсона — если, конечно, таковые существуют — можно только посочувствовать: все сроки действия авторских прав давно уже закончились. А то могли бы „грести“ с пьески своего предка не меньше, чем с какой-нибудь нефтяной скважины!»