Месть в домино

— «Настроении… Партитура готова, и я доволен, насколько… насколько можно быть довольным… когда не знаешь, вытянет ли… вытянет?… В общем, если по смыслу, Верди хочет сказать, что имена певцов ему еще не известны, и случиться может всякое…»

— Это называется — точный перевод?

— Если не хочешь…

— Давай-давай, — поторопил я. — Постарайся ближе к тексту.

— Дальше так. «Думаю, что при надлежащем исполнении эта опера может иметь успех… она уже столько вытерпела… нет, лучше — претерпела… что я не вынесу, если премьера будет испорчена дурными певцами. Мы, музыканты, пишущие на потребу публике»… На потребу?…

— Продолжай, — нетерпеливо сказал я. — На потребу — нормально.

— «публике… зависим от стольких обстоятельств, что мне иногда кажется, дорогой Винья, чудом уже то, что удается не только дотянуть… или лучше — довести?… довести оперу до премьеры, но и заставить публику волноваться. Меня беспокоит, однако, странное… поведение?… нет, правильнее „отношение“… странное отношение синьора N. Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь: синьор N запретил упоминать его имя не только на афише и в театральных либретто, но даже в личных письмах. Это представляется мне просто смешным, но у N свои соображения, которые я уважаю. Жаль, что его не будет на премьере. Не согласился бы ты, дорогой Винья, учитывая твое давнее знакомство с синьором N, передать ему не только мое приглашение, но и просьбу, с которой я уже просто не решаюсь обратиться самостоятельно: мне нужны для финала всего две строфы, которые усилят нынешний текст. Всего две строфы — и срочно. Это не будет затруднительно для синьора N. Дорогой Винья, пиши мне на мой римский адрес, ты его знаешь. Мы выезжаем с Джузеппиной завтра утром. Обнимаю тебя. Твой Верди».

— Твой Верди, — повторил я с чувством.

— Зачем тебе это? — спросила Тома. — Это все давно известно. Синьор N — это Сомма, автор либретто. Он не захотел, чтобы его имя стояло на афишах, потому что цензура потребовала таких изменений текста…

— Каких не могла вынести его нежная душа адвоката, — закончил я. — Я тоже это знаю, но…

— Но что?

— Послушай, там должно быть еще что-то. Не могу поверить, что Сомма так поступил исключительно из-за какого-то цензора. Верди согласился с изменениями?

— Не сразу.

— И не на все изменения, да. Но перенес действие из Швеции сюда, в Бостон. Так чего же уперся Сомма? Хотел быть святее папы римского? И какой смысл был в его желании остаться инкогнито, если вся Италия знала, кто автор либретто? Это же все равно, что… Знаешь, когда я после аспирантуры работал в московском Институте физпроблем, один наш очень умный сотрудник… там же все как в опере, каждый смотрит, чтобы другой не стал раньше него старшим научным или заполучил грант… и чуть что — пишут друг на друга анонимки. Так вот, однажды на имя директора был получен такой текст: «Я, Кузьмин Егор Николаевич, пишу настоящую анонимку в том, что…» Вот и Сомма, как этот Кузьмин…

— Ну и что? Андрюша, зачем ты теряешь время на эти глу…

— Это не глупости, Тома! Я чувствую, что… Послушай, там есть письма, более близкие к дате премьеры?

Тома повернулась к экрану, я передвинул мышкой текст и сам нашел дату «10 января 1859». Письмо, адресованное издателю Рикорди. Из Рима. Это я и сам мог понять, но дальше…

— Вот это прочти.

— Это? Письмо к Рикорди…

— Знаю. Что там написано?

— «Дорогой синьор Рикорди… Все изменения внесены, и все готово. Правда, слова финального хора мне пришлось дописать самому, что не могло не сказаться на их содержании. Во всяком случае, я постарался сделать их как можно короче, из-за чего сократил хор, что привело… тут сложный оборот, трудно… в общем, смысл такой, что финальный хор стал эффектнее. Дальше… Госпожа Жюльен-Дежан, по-моему, способна вывести из себя даже нашего дорогого Мориани. Назначение этой особы на роль Амелии было ошибкой не только синьора Яковаччи, но и моей, хотя моей в меньшей степени, поскольку голос ее меня удовлетворил, а до ее мелочного и злобного характера мне не было никакого дела. Тенор Фраскини неплох, и если он будет петь на премьере так же, как на вчерашней репетиции, мы еще сможем избежать провала. Ничего не могу сказать хорошего о господине Джиральдони, у которого приятный голос, но занят он, по-моему, личными проблемами и совершенно не думает о спектакле. Арию перед портретом он спел вчера так, будто готов был прямо на сцене собственными руками задушить ненавистного Ричарда. Я не терплю в театре двух вещей: равнодушия и нарочитости. Театральное действие, особенно оперное, — это попытка проплыть между Сциллой и Харибдой. Важно не рвать страсти в клочья и не быть холодным, какой была синьора Меретти в роли Джильды, вы помните тот ужасный спектакль в Турине?