Месть смертника. Штрафбат

Белоконь шел тем же самым маршрутом, которым двигалась его штрафная рота, спеша на проклятую высоту. Он жевал мерзкую кашицу, в которую превратился немецкий шоколад, и думал, что Сивой был чертовски прав – нормальной едой это можно называть только с большого голода и только в первые дни. Белоконь представил Сивого – как он в это время тоже идет куда-то, ест такую же шоколадную кашу и так же ее клянет. Уголовник последовал совету старшины – прощаясь со штрафниками, Белоконь его уже не застал. Сивой сделал ноги, так и не дождавшись разрешения их небольшого пари.

В этом одиноком походе у Белоконя было два повода для радости. Первый: жара стала спадать. При таком незлом солнце можно было идти и днем – предварительно прополоскав форму и бинты в холодном ручье и чувствуя, как одежда высыхает на теле. Правда, после этого он очень скоро становился еще грязнее – пыль охотно липла к мокрой ткани. Вторая радость – то, что те встречные, которые хоть что-то слышали о его дивизии, утверждали, что ее штаб на прежнем месте. За полторы недели дивизия могла либо перестать существовать, либо переместиться в немыслимые дали, и Белоконю пришлось бы долго искать ее у черта на рогах. Другой вопрос – где теперь Чистяков с его недоделанным артдивизионом…

Это не главное, решал Белоконь и переключался на более важные материи. К такой-то матери Чистякова, артиллерию, отпуск! Не к ним он возвращается. Он идет к Рите. То, что штаб на прежнем месте, могло означать, что на прежнем месте и санчасть. Ему очень хотелось так думать. Что никуда не делась роща вокруг нее. Что их с Ритой озеро – все там же. Что она там, его Рита, его женщина-рысь… При мысли о том, что могло произойти с ней за эти дни, у Белоконя темнело в глазах. Он сжимал зубы, бил себя по лицу, останавливался, обливался водой из фляги.

Последний день отпуска был в самом разгаре, когда позади него на дороге раздался приближающийся рев мотора – с характерным постукиванием. Очень знакомый голос очень знакомого грузовика. Белоконь оглянулся через плечо и помахал рукой.

Водитель не узнал его со спины. Грузовик с крестом, грубо намалеванным на рваном тенте, остановился чуть впереди. Белоконь заглянул в кузов – там было пусто. Пассажиров нет. Замечательно. И дорога вокруг – пустая, как на заказ. Ни души. Замечательно.

Он подошел к водительской дверце и стал на подножку. Из кабины высунулась веснушчатая голова Алеши. Белоконь тут же схватил парня за плечи и вытащил его наружу. Алеша вскрикнул было, но уже в следующий момент упал лицом в песок на обочине. Он завопил от страха и неожиданности, ужом перевернулся на спину и Белоконь тут же поставил ногу ему на грудь.

– Вася!.. – ахнул Алеша.

На его лице отразился ужас. Белоконь на миг увидел происходящее его глазами. Разбитое лицо, песок и слезы в глазах, возвышающийся глыбой грязный штрафник с забинтованной головой, жуткой чернотой вокруг глаз и свежим шрамом во всю щеку. Тот самый Вася, за которым остался неоплаченный должок перед водителем… Все правильно, было чему ужаснуться.

– Приехали, с-сучонок! – сказал Белоконь, переводя «папашу» на стрельбу одиночными.

– Вася, ты что! – запричитал водитель. – Вася, не надо! За что, ну за что?! Я же тебе ничего не сделал!..

Из глаз у него текли слезы. По голосу Белоконь уверился, что не ошибается. Слишком хорошо он помнил тот последний взгляд Алеши, перед которым Белоконя взяли особисты. И обвинения Керженцева, построенные на весьма специфическом материале. Такое не забывается.

– Что с Ритой? – сипло спросил Белоконь.

– С какой Ритой, Вася?.. Я ни при чем, я ничего не знаю!

– Отвечай, сучонок, не юли!!! – рявкнул Белоконь. – Что с моей Ритой?!

– С Прохоровой, ты про Прохорову? Ничего, слышишь, ничего!

– Ты ее к Коржу возил? Возил?!!

– Ай, не дави! Дышать нечем!

– Ну?!!

– Она сейчас при штабе… Но это не то… не дави…

Алеша захрипел, и штрафнику пришлось ослабить давление.

– Это не то… говорят, что она ему не дает…

Автомат теперь упирался водителю в грудь. Белоконь убрал ногу.

– Бывай, крысеныш! – сказал он.

Алеша заскулил. Белоконь выстрелил.

* * *

Белоконь свернул с дороги и шел через негустые рощи. Он оставил все как есть – тело на земле в пыли, грузовик рядом. Найдут? Пусть кто-нибудь найдет. Какой только люд по дорогам не шастает – дезертиры, мародеры, сумасшедшие, фашистские диверсанты… а то и все вместе – дружным партизанским отрядом. Идет вой-на на-родная, свяще-э-энная война. Пришили парнишку, делов-то. О том, чем Белоконь обязан водителю Алеше, знал только Керженцев. А до Керженцева уже недалеко. Белоконь просто подождет нужного момента и сделает с этой тварью то же самое. А потом…

Что потом? Расстрел, вечное клеймо его семье? Лишение даже того скудного пайка по карточкам, который они получают в эвакуации…