Месть самураев (трилогия)

Но едва они расширили подкоп, как в образовавшуюся дыру просунулось снаружи какое-то существо. Дыра была слишком узка для медвежьего тэнгу или человека, но достаточно велика для любого другого существа, поменьше размером.

– Ай! Ай! – Язаки шарахнулся и спрятался за спину Натабуры. – Крыса!

Что-то, шурша и кряхтя, лезло в темноте. Стена хижины дрожала.

Натабура покрылся предательским потом, но набрался храбрости и схватил зверя.

– Щенок!.. – воскликнул он так искренне, словно случайно встретил друга.

От радости он даже не обратил внимания на то, что щенок мгновенно искусал ему руки.

– Задуши! Задуши! – возмущенно шептал Язаки. – Выдаст!

Натабура разжал руки. Щенок оказался страшно любопытным. С третьей попытки он вскарабкался на колени и, обнюхав лицо, лизнул в губы. Был он мягким, толстым, теплым, пушистым и пах молоком. Он почему-то напомнил Натабуре зеленоглазую. То ли запахом, то ли еще чем. Глаза у него оказались почти черные, с голубоватой поволокой. В сумраке Натабура не мог разглядеть, но ему показалось, что это тот самый шустрый щенок, которого он видел давеча. Быстро оценив обстановку, щенок принялся за свое любимое занятие, то есть рвать и кусать. Натабура невольно засмеялся – щенок ему понравился. Недолго думая, мохнатый гость вцепился в рубаху на груди Натабуры и, грозно рыча сквозь сомкнутые зубы, стал дергать из стороны в сторону.

– Сейчас как щелкну! – пригрозил Натабура.

Щенок от удивления примолк, уставившись круглыми глазами, но рубашку из вредности не выпустил. Однако, через мгновение разжал челюсти, шлепнулся на землю и сразу воспользовался своим холодным носом – ткнулся в бедро.

– Ага… – удовлетворенно произнес Натабура.

Пришлось отдать кусок мяса, который он, спасая от Язаки, сунул в карман. Удовлетворенно урча, щенок схватил добычу и юркнул в подкоп.

– Ку-у-у-да! – только и успел шутливо воскликнуть Натабура.

Но в этот момент снаружи раздалась страшная какофония, в которой особенно выделялись барабан и визгливый рожок. Блеснул свет, качнулась плетеная дверь, и в хижину с большим трудом пролез вначале вождь в леопардовой шкуре, а за ним, как духи, возникли Антоку и Кобо-дайси с фонарями в руках – оба в парадных одеждах, если такой одеждой можно было считать разномастные части от доспехов. Антоку облачился в роскошную кольчугу с капюшоном, которая однако надевалась только под доспехи – слишком тонкой и изящной выделки она была. Кобо-дайси же явился в допотопном китайском панцире кэйко, но с отличной боевой яри в руках, лезвие которой было начищено до зеркально блеска.

Ого! удивился Натабура. Боевые трофеи! Ну не сами же они такое делают?

В двери, казалось, бесцеремонно засунуло головы все племя Ёми.

Вблизи вождь оказался еще толще и шире. Живот переваливал через ремень, а бурая морда напоминала медузу, выброшенную на берег – рыхлую и студенистую. Маленькие красные глазки сквозь щелки внимательно следили за окружающим миром. Лица у всех троих были обмазаны непереваренной травой из козьего желудка, и воняло от них соответственно – кислятиной и мускусом.

По чьему-то неуловимому знаку музыка стихла, и вождь торжественно произнес:

– Я Хан-горо. Вождь племени Ёми! Вы наши пленники. Мы отпустим вас только при одном условии: вы сыграете с нами в сугоруку!

Стены заходили ходуном от воплей племени – словно все злорадствовали, предвкушая забаву. Крыша жалобно заскрипела. Угрожая спалить хижину, ёми вовсю размахивали факелами. Крылатые медвежьи тэнгу басовито лаяли, овцы блеяли, а младенцы так орали, что заглушали шум всех музыкальных инструментов вместе взятых. И опять по чьему-то знаку одновременно все замолкли, включая собак. Даже ветер перестал свистеть в верхушках деревьев.

Вождь Хан-горо с важностью откашлялся, ожидая ответа, который, впрочем, и не требовался в виду понятных обстоятельств.

Заметил ли он, что они делали в углу, или ему было все равно, Натабура не понял – за мгновение до этого он успел принять покорный вид. Убежать они с Язаки все равно не могли. Победа зависела от правильно выбранной стратегии.

– В какую сугоруку, сейса? – на всякий случай спросил он, давая тем самым возможность Язаки завалить подкоп шкурами, если он сообразил, конечно.

Если у Антоку глаза были блекло-розовые, а у Кобо-дайси – красные, то у вождя ёми – Хан-горо – темно-рубиновые цвета и светились в темноте.

– В божественную…

Ясно, равнодушно подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! У него ныли зубы. Так ныли, что всю душу выворачивало. Это тоже было привычкой, скверной привычкой, с которой ничего нельзя было поделать и которая проявлялась каждый раз, когда приходилось ждать. Он находился в позе Будды и старательно сдерживал желание одним косым ударом через плечо – камасёрнэ – разрешить все проблемы. Опять же – если бы я был один. Если бы я был один, я бы спалил всю деревню и окрестные леса. Ёми, однако, что-то почуяли, потому что Антоку невольно сжал лук, который в тесной хижине был самым бесполезным оружием. А рыжий Кобо-дайси, упираясь яри в потолок, сказал, смягчая речь вождя: