Месть по закону

Шло лето, жаркое и беспощадное. Такого лета давно не видели в Тернове. Своими обжигающими ветрами оно словно компенсировало то спокойствие, что воцарилось в душе Антона. Бесконечные судебные процессы мирового судьи со сражениями, происходящими в них, вопреки всей предполагаемой логике не изводили Струге, а с каждым днем вселяли уверенность. Он вернулся к тому, от чего волею судьбы и злого рока был оторван год назад. Разводы, мелкие хищения, восстановления на работе и жалобы на действия судебных приставов-исполнителей — вот тот мир, в котором сейчас правил бывший федеральный судья. Многие в городе, чья удаленность от криминальных проблем была делом естественным, не могли взять в толк — что заставило судью, грозу преступного мира, перейти на разборы семейных склок. А те, у кого такие перемены произошли на глазах, не удивлялись. Но и те и другие знали одно. Судья Струге вернулся. И все отныне будет по-прежнему. Независимо от чьего-то желания или, наоборот, нежелания.

Антон готов был поклясться, что никакое из событий, вторгающихся в его жизнь, уже не застанет его врасплох. Но каждый раз убеждался, что течение жизни предугадать невозможно. Никто не в силах предсказать свой путь и с точностью до мгновения найти свое последнее убежище…

Он еще два раза был у дверей квартиры Саши. В первый его встретил все тот же брат. А во второй — незнакомые люди. Они и пояснили, что Александра Евсеева продала им квартиру и уехала куда-то в Приморье. Это было последнее, на чем можно было бы закончить эту историю. Можно было, если бы не случилось еще одно…

Он сидел за столом, и неаккуратно подмятая черная мантия говорила о его усталости. Шел последний, нудный процесс, один из тех, что принято называть скандальным. Труднее всего разводиться сорокалетним парам. Об этом во весь голос ему кричали обе стороны. ОН и ОНА сидели в противоположных концах зала и пытались совершить невозможное — воздействовать на судью криком. Антон где-то читал, что некоторые виды зверей, стараясь привлечь к себе внимание окружающих и тем завоевать свое расположение, начинают дико кричать. Чем громче и оглушительней крик, тем больше тебе веры и уважения. Сейчас, сидя с каменным лицом и крутя в руках «Паркер», Антон почему-то припомнил название книги. «Поведенческие стимулы млекопитающих». Автора, конечно, он вспомнить не мог. Но чувствовал, как он был прав. ОНА сотрясала фальцетом воздух:

— Он ежедневно пьянствует и пропивает все деньги!!!

ОН отвечал:

— А ты своей сестрице тайком овощи с огорода таскала все лето!!!

ОНА:

— Он баб тайком в дом водит!!!

А ОН:

— А с кого я в позапрошлом году мужика снимал?!

После каждого крика они простирали взгляд к судье в поисках поддержки. Но Струге сидел, как мраморное изваяние. Лишь крутящееся в его руках золотое перо говорило о том, что он жив. Никаких эмоций. Он здесь не для того, чтобы судить, он здесь, чтобы — рассудить и принять решение. А любой кивок или движение бровей может расцениваться как очевидная предвзятость еще до вынесения решения. Антон был слишком профессионален для того, чтобы совершать ошибки, свойственные молодости.

В тот момент, когда перепалка достигла своего апогея, в дальнем конце огромного кабинета Струге медленно приоткрылась дверь. Она даже не скрипнула, поэтому обратить на нее внимание мог только судья. Антон среагировал на движение в углу кабинета, переведя туда свой взгляд с места «сражения». Дверь открылась, но в нее никто не входил. Антон продолжал смотреть, семья продолжала распадаться…

Наконец раздались легкие шаги, и в кабинет вошла молодая женщина. Она была прекрасна в свете миллионов алмазных снежинок, просыпавшихся на нее с неба. Она вошла и прижала обе руки к лицу…

Крик в кабинете мгновенно стих, когда и ОН, и ОНА увидели, как судья, не сводя глаз с дальнего угла комнаты, поднялся из-за стола. Он неуклюже отодвинул рукой стул, вышел из-за стола и медленно, словно в забытьи, пошел по коридору меж рядов стульев. Он шел к двери.

А там, не отрывая от лица рук, стояла и плакала молодая красивая женщина. Бесшумные рыдания слегка потрясали ее тело. Она была счастлива.

Антон подошел к ней и отнял от лица руки. Он сжал их в своих ладонях, даже не думая о том, что делает женщине больно. Но она и не чувствовала боли.

— Я ждала тебя, сколько могла… Я приходила, но мне говорили, что тебя нет…

Он уткнулся лицом в ее мокрые от слез ладони.

— «Нет» — это не значит — «умер»… — прошептал он.

Пастор едва не задохнулся, когда судья огласил приговор. После вердикта присяжных — «ВИНОВЕН» он был уверен в сроке, к которому его приговорит судья Буффон. «Четыре года», — должен был сказать этот «договорной» судья. Так уверял его адвокат. Но этот толстомордый, сытый ублюдок огласил:

— Я могу понять и простить ваш поступок, мистер Овчаров. Но в этом случае меня никогда не поймет и не простит господь. Данной мне властью штата Огайо я приговариваю вас к двенадцати годам заключения в федеральной тюрьме штата в Колумбусе.