Месть и закон

– У меня все под контролем, – пробормотал вслед удалявшемуся наряду Вадим.

– Который из них ваш сын? – спросила Ширяева, кивнув головой на танцующих.

Вадим указал рукой:

– Вон тот долговязый. А рядом с ним его девушка, Марина. Симпатичная, правда?

Ширяева ответила улыбкой.

– Что за мода такая, – проворчал Вадим, – отмечать дни рождения в кафе... У вас сын или дочь? – продолжил он по инерции и в очередной раз наполнил рюмки.

После непродолжительной паузы Валентина ответила:

– Сын.

Достав из пачки сигарету, она прикурила и отвернулась от собеседника. Скорее бы дожить до суда над Белоноговым, думала она. Закончить одно дело и заняться другим. Скорее бы купить крупную партию терок.

Терок... Универсальных терок и... ножей для чистки рыбы. Жаль, что таких ножей, как был у нее, нет в продаже.

* * *

Сын всегда помогал матери на кухне, особенно ему нравилось натирать через терку овощи. И делал он это только потому, что мать любила тертую морковь с сахаром и пекла очень вкусные оладьи из перетертых с чесноком кабачков. Вкусные для нее – сам он недолюбливал их и ел только потому, что они нравились матери.

Если он был на улице, она звала его с балкона: «Илюша, натри мне морковки». И он бежал сломя голову, забывая про друзей. Он мог натереть морковь только до половины, боясь поранить пальцы, которые с трудом удерживали овощ, и виновато смотрел на мать. Она довершала работу, начатую сыном, кормила его, и он, счастливый, убегал на улицу.

«Уклюжий немедведь...»

* * *

– Вы так и не выпили свой коньяк.

– Что?.. Ах да... – Она сделала глоток.

Этот мужчина может подумать, что она, сидя в одиночестве за столиком, ищет знакомства, даже легко согласилась разделить с ним компанию. Прав он будет только в одном: она одинока. Безумно одинока.

Пусть этот лысеющий мужчина и его сын, бросающий на отца насмешливые взгляды, думают, что хотят. И Белоноговы тоже – из судей не она первая, не она последняя, кто берет взятки.

Уходящее солнце окрасило горизонт в темно-малиновый цвет, по периметру дебаркадера зажглись яркие огни. Празднично было и на палубе небольшого теплохода, чинно проплывающего в непосредственной близости от черного бакена, указывающего фарватер. Вокруг царило летнее ночное веселье, а Валентина вдруг почувствовала, что нервы сдают и она вот-вот может разрыдаться.

Позавчера она вошла в свой подъезд ровно в двенадцать часов ночи. Престарелая соседка с первого этажа, страдающая бессонницей, словно поджидала ее. Она успела сказать только одну фразу, но и от нее Ширяева дернулась, как от удара.

– Я, бывало, зову его: «Илюша, сериал начался», и он сразу бежит...

* * *

Несмотря на запрет врачей, ее пускали в реанимационную палату. В тот вечер она буквально на минуту отлучилась, а когда вернулась в палату, сын был уже мертв. Он лежал с забинтованной головой, на изуродованном плече и груди темнели пропитавшиеся кровью марлевые тампоны, прикрепленные к телу полосками лейкопластыря. Лицо непохожее, неродное.

Она метнулась за врачом. Тот, едва взглянув в лицо пациента, бросил короткое «все». Но на всякий случай приложил пальцы с правой стороны шеи на сонную артерию.

– Сделайте что-нибудь!

– Я же сказал: все. Покиньте палату.

Врач грубо оторвал полоску лейкопластыря, фиксирующую иглу системы, выдернул ее из локтевой вены покойника и перебросил наполненную лекарственной смесью трубку через капельницу – к убийцам, садистам и ненормальным врачи относились соответственно. А тут такой случай – все в одном лице, которое носило отпечаток «биологической трагедии» или генетической ошибки – страшной болезни Дауна.

Валентина часто задумывалась над тем, сможет ли мать словами рассказать о том, как она любит своего ребенка. Наверное, слов, которые полностью могли бы выразить ее чувства, просто не существует. Как же тогда быть с ней и ее сыном, которого она родила несчастным из несчастных? Который с самого рождения лишен был всех прелестей жизни. Если бог захотел наказать ее за грехи, совершенные в этой жизни, то почему он сделал это посредством другого человека, ее сына, который виноват лишь в том, что родился на свет?

Гроб с телом покойного помогли вынести из квартиры сослуживцы и три родственника, пришедшие на похороны. Из соседей никто не захотел проводить парня в последний путь. Никто, кроме соседки с первого этажа, не пришел, чтобы минуту-другую постоять у изголовья покойника.

Что случилось дальше, для большинства оказалось диким, но не для Валентины. Она предчувствовала что-то страшное, но не смогла помешать беде.

Она даже не вскрикнула, когда мужчина с перекошенным лицом выскочил из подъезда и ударом ноги опрокинул гроб, стоявший на табуретах. Илюша упал лицом вниз. Опустевший гроб придавил живые цветы, положенные Валентиной на грудь сына.

Никто не сделал и шага к отцу убитой девочки, похороненной тремя днями раньше. Кто-то просто испугался его вида, кто-то посчитал, что даже этот дикий поступок в какой-то степени можно оправдать.