Месть Драконов

Зеркало Душ уже занимало свое место перед главным алтарем центрального парниссерия. И Криспин стоял за ним, улыбаясь мужчинам, женщинам и детям, уже начинавшим наполнять площадь. Его мясо. Его топливо. Он уже ощущал, как энергия этих ничтожных душонок вливается в его жилы.

Солнце, поднявшееся над горизонтом, лишь намекнуло о своем пришествии в мир, сразу же скрывшись за одутловатыми тушами дождевых облаков. Колокола запели на альтовой ноте Сомы и едва успели отзвенеть, как первые огромные капли зашлепали по мостовой, и над невысокими холмами пророкотал гром. Внизу раскрылись, словно цветы в пустыне, сотни зонтиков из плотной бумаги, и Криспин вновь улыбнулся. Интересно, многие ли из этих людей, поспешивших на священную площадь, вернутся сегодня домой? Сколько из них сегодня до капли отдадут ему свою кровь, чтобы он мог сделаться богом?

Номени занял свое место на ступенях перед Зеркалом Душ и уже начал первый из молитвенных танцев — он медленно поворачивался на одной ноге, низко пригнувшись и касаясь ладонями каменной лестницы. Гибок, мерзавец, подумал Криспин. Старый, конечно, да и, возможно, действительно стоящий на пороге смерти — слухи об этом ходили уже несколько месяцев — и тем не менее сохранивший хватку.

Глядя на наставника, Криспин мог лишь сожалеть о лжи, потребовавшейся, чтобы добиться помощи старого парниссы. Номени не станет богом. Не станет, как и все остальные. Ведь он, Криспин, не собирается с кем-либо делиться властью, лишь он один прикоснется руками к пятну света, кружащему в сердцевине Зеркала… вихрю багрового света, который, по словам Дракона, наделял бессмертием. Лишь он получит жизнь и силы, извлеченные Зеркалом из собравшейся многотысячной толпы. И лишь он один будет жить вечно.

Старик завершил свой молитвенный танец, и, выйдя из-за Зеркала, Криспин спустился по лестнице, чтобы преклонить колена перед Номени, во всем являя преданного последователя Иберизма, каким его учили казаться.

— Восстань, — велел ему старик.

Криспин коснулся губами края облачения Номени — простого и благочестивого черного шелка, рядом с которым его собственные золото, изумруды и перья казались дешевыми побрякушками наложницы. На мгновение он почувствовал себя глупцом, словно старик явил ему пример истинной власти. Но, поднявшись на ноги, Криспин позволил себе лишь теплую улыбку на лице и во взгляде и прошептал:

— Ну, старый друг, готов ли ты разделить со мной божественное достоинство?

— Подожди, — шепнул в ответ Номени. — Площадь еще не собрала достаточно людей. Я сообщу пастве, почему они здесь собрались, но только после того, как толпа уплотнится.

Криспин кивнул и попытался расслабиться. Вновь поднявшись на возвышение, он занял место позади Зеркала Душ и замер там, опустив руки. Парнисса остановился прямо перед Зеркалом — в соответствии с полученным от Криспина указанием.

Наконец парнисса возвел руки и возвысил голос, так чтобы его было слышно в самом дальнем конце площади:

— Иберане, калимекканцы, сыны и дочери Иберизма, внемлите ныне слову богов, открытому ими через меня. Сейчас облака над нами сгущаются, и боги, держащие Матрин в своих руках, стискивают тучи своими ладонями, извлекая из них гром и молнии. Они глядят на вас в гневе и посылают знамение, предвещающее смерть и мор, сулящее погибель этому городу и всем, кто населяет его.

Хорошее начало, решил Криспин. Волей-неволей прислушаешься. Собравшиеся на площади смотрели на небо, тем временем все новые и новые горожане проталкивались внутрь толпы. Люди уже жались друг к другу словно селедки в бочке, и на лицах их отражался страх. Вонь их страха шла отовсюду и касалась ноздрей Криспина будто сладчайшее из благовоний.

Сквозь скотское мычание и овечье блеяние толпы послышался грохот колес по мостовой. К площади торопились кареты. Он нахмурился. Подъезжать к парниссерии на карете позволялось лишь членам Семей, однако Семейства пользовались услугами собственных парнисс, служивших в приватных святилищах. Они собирались на площадях и площадках малых парниссериев, чтобы выслушать слова верховного парниссы, переданные с Башни Древних, высящейся над площадью Центрального святилища. Так кто же из членов Семейств выбрался из дома в столь скверную погоду, чтобы попытаться пробиться сквозь толпу и выслушать молитвы посреди немытого сброда? Из какой они Семьи и что заставило их явиться сюда?

— Ваши жертвы, — гремел Номени, обличая слушателей, — были постыдными. Вы предлагали богам не лучшее из того, что есть у вас. Ваше покаяние было ложным; все вы умалчивали о темных сторонах ваших жизней… вы лгали Лодан, дающей и берущей, и Бретвану, ликующему и страдающему.