Месть Акулы

Перед директорским столом, с любопытством разглядывая Сергея, сидел незнакомый мужчина. Он был одет в дублёнку и костюм, с дальнего расстояния в глаза бросались белизна сорочки и аккуратный узел полосатого галстука. Шёлковая красно-чёрно-синяя лента выглядела несколько кричащей, дисгармонирующей с общим впечатлением, которое производил незнакомец: партийный функционер.

— Феликс Платонович Градский, — представился он, встав со стула.

Видимо, ему хотелось протянуть для пожатия руку, но он не знал, как такая попытка будет воспринята, и остался стоять, дожидаясь, пока ББ займёт кресло директора, а Волгин расположится на диване у стены.

После этого Феликс Платонович тоже сел, поддёрнув почему-то только одну штанину, левую.

Черты лица Градского были мелкими и усреднёнными. Ни одного штриха, который, как галстук, вызывал бы диссонанс с остальными, не замечалось. Идеальная причёска, идеально выбритая кожа без прыщей, шрамов и родинок. Тёмные брови домиком придавали ему сходство с вечно грустным Пьеро, но желания посочувствовать Феликсу Платоновичу не возникало. Как только он начал говорить, по его голосу, жестам и мимике стало понятно, что этот человек не нуждается в сочувствии, не привык жаловаться и все свои проблемы разрешает сам.

— Феликс, расскажи все сначала, — предложил Катышев, и Волгин подумал, что его шеф возлагает большие надежды на свидетеля с внешностью функционера.

— Пожалуйста. — Градский расправил плечи, прочистил горло и выполнил ещё какие-то неуловимые движения, отчего стал ещё больше похож на человека, привыкшего выступать на трибунах.

Катышев нажал кнопку на селекторе — видимо, пока Волгина не было, он успел освоиться с оргтехникой директрисы.

— Попробую организовать кофе, — пояснил он и, как только директриса ответила, распорядился: — Марья Иванна, нельзя ли нам три чашечки чая?

Ответа с любопытством ждали все мужчины, собравшиеся в кабинете. Даже Бешеный, похоже, сомневался в положительном ответе на нахальную просьбу.

— Сейчас, — голос директора школы донёсся из селектора после значительной паузы.

Катышев откинулся на спинку кресла. Повторно слушать повествование Градского ему не хотелось, и он, посмотрев сначала на подчинённого, потом на свидетеля, решительно встал, чтобы подойти к аквариуму.

— У меня дома такой же, — пояснил Катышев, прежде чем присесть на корточки и постучать по стеклу, привлекая внимание рыбок. Как только две из них приблизились, он улыбнулся, прищёлкнул пальцами и стал выбирать нужный корм среди многочисленных пакетов и баночек, которыми была буквально завалена полка под искусственным водоёмом. — Надо их мальца подкормить, а то, гляди, какие дохлые! Арифметикой сыт не будешь…

Выслушав последний перл ББ, малопонятный людям, незнакомым с его манерой шутить, Градский начал рассказ, адресуя его исключительно Волгину, для чего и повернулся вместе со стулом лицом к оперу:

— Закончив Политехнический институт, я пришёл работать на завод тяжёлого машиностроения, откуда уволился в девяносто первом году по собственному желанию. Думаю, нет нужды объяснять, что собой представляло некогда это предприятие?

Волгин кивнул. Производственные корпуса занимали несколько кварталов на окраине города и в лучшие времена обеспечивали рабочими местами тысячи человек, а выпускаемая продукция славилась по всей стране, да и в странах соцлагеря имела неплохой спрос. В начале девяностых завод начали активно разворовывать, процесс шёл азартно, с выдумкой и огоньком, так что сейчас флагман городской индустрии влачил самое жалкое существование. О былом величии напоминали только руины цехов, выпотрошенные складские помещения да корпус администрации, в котором арендовали помещения однодневные фирмы-мошенницы. Несколько десятков рабочих ещё числились в штате завода, месяцами ожидая грошовой зарплаты и кляня руководство. А руководство пыжилось, клянчило денег у государства и, потихоньку распродавая то, что ещё имело хоть какую-то цену, грезило о стратегических инвесторах, желательно — зарубежных, которые придут и все наладят.