Мессия

– Не произноси обидных слов, Ричард. – резко оборвала сына Алиенора Аквитанская – Я ещё не выжила из ума, и, разумеется, ничего такого писать не собираюсь. Это будет даже интересно, зная тайну, обойти её в повествовании. Обещай мне приходить каждую неделю. У меня будет много вопросов, я плохо знакома с большинством из твоего ближнего круга.

– Обещаю, Маман. Если у вас возникнет желание побеседовать с ними, я организую и это.

– Это очень любезно, сын. Мою отставку ты принял?

– Я с ней смирился, но приму только в день открытия сессии сената.

– Разумно. Что собираешься делать с Вильгельмом?

– Пока не знаю. Он болен психически, и эта болезнь была неизлечима даже в двадцать первом веке. Пока подожду, вдруг он сам с коня упадёт и сломает себе шею. Если нет, то придётся отправлять в монастырь, а это дело такое, что обязательно поползут скандальные слухи, порочащие нашу семью.

– Я очень рада видеть такую мудрость, которую от тебя никогда не ожидала. Он обязательно упадёт с коня. Я это чувствую. Этому чувству можешь ты довериться.

– Стоит ли, Маман?

– Стоит. Я тоже хочу принести ощутимую пользу. А Господь меня простит. Завещаю тебе похоронить меня в Иерусалиме. Мужей у меня было два, и ни один из них не достоин, чтобы я легла рядом с ним. После отставки я приму постриг, надеюсь, твой приятель Робер де Сабле выделит мне келью в Ватикане?

– Несомненно.

– Вот и отлично. Свой палаццо я завещаю Джоанне, пусть она живёт рядом с нами. На этом всё. Ступайте, сын, мне нужно очень многое обдумать.

Первого сентября 1202 года, Принцепс подписал эдикт о двойном налогообложении евреев, проживающих вне границ Новой Иудеи. Все деньги дополнительного профита, намечалось направить на развитие новообразованного государства, которое доброй волей Принцепса и так уже освобождено на пять лет от всяких сборов, пошлин и налогов, но всё равно выживает с большим трудом и практически впроголодь. Христиане, что могли, уже сделали, теперь слово за самими евреями. Уклоняющихся от налога будут на первый раз штрафовать, а потом судить, с приговорами вплоть до принудительной высылки в Новую Иудею и полной конфискации имущества, доход от реализации которого будет тоже делиться пополам. Желающим переехать на новую-старую Родину и забрать капитал с собой, на это предоставлялось три месяца, в случае попыток организации мятежа – смертная казнь, конфискация имущества и поражение в правах всех членов семью. То есть, трудовая армия. В этом аспекте, евреи с христианами в правах полностью уравнивались.

Ицхак Левит, готовивший эту операцию полтора года, успел завербовать, или внедрить агента в каждую, хоть сколько-то состоятельную, семью. Да-да, и христианство принять уже не получится, теперь христианство само выбирает – кого принимать, а кого нет. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним – этот афоризм Ицхак Левит запомнил очень хорошо, и теперь похохатывал над теми, кто объявил его ренегатом и выкрестом-изгоем. Сейчас многие из них хотели бы попасть в ренегаты, но увы. В выкресты-изгои больше никого не принимали.

Нужно ли объяснять, почему это вызвало раскол в прежде сплочённом еврейском мире? Мире замкнутом от посторонних, мире, где всем заправляют свои авторитеты и совсем другие ценности. Другие, но кроме одной и самой главной – денег. Вчера ещё авторитеты решали, кого назначить царём, а кого отправить ему в подданные, а сегодня вдруг превратились в дойную корову. Либо ты даёшь молоко, либо сразу готовься на мясо.

– Вот и стали последние первыми.[65] – завершил доклад Ицхак – И никуда уже с этого крючка они не соскочат. Будут платить как миленькие, уехать сейчас в Иудею, для них горше позорной казни. Казнь – это быстро, раз и всё, а тут всю оставшуюся жизнь придётся позор терпеть. Будут платить. Расходов на Новую Иудею из казны больше не будет, а через четыре года[66] пойдёт неплохая прибыль. С совершенно никчёмного куска пустыни. Нет, я реально собой горжусь.

– Я тобой тоже горжусь, Ицхак, и даже восхищаюсь. Не шучу, не пытайся сострить в ответ. Единственное, чего ты не предусмотрел – слишком рано женил своего старшего сына. Мне теперь не за кого выдавать Марию Монферратскую.

– Вот ты, вроде, неглупый человек, а всё равно иногда несёшь откровенную чушь. Иакову уже тридцать три, а Марии всего десять. Старшему сыну, а значит наследнику Иакова, Ицхаку-младшему, уже четырнадцать. Он будущий король, и по возрасту гораздо более подходящий. Настоящим евреем он стать не успел, мальчик неглупый, но в короли ему ещё рано. Пусть пока попробует себя в Монферрате. Тебе ведь главное, чтобы Мария стала королевой? Ну она таки ей станет, хоть и не так скоро. Но ты ведь сам говорил, что скоро только кошки рожают.

– А Ицхак-младший ни с кем не помолвлен?

– У тебя сегодня точно умственное затмение. С матушкой пообщался? Эх! Вот ведь женщина. Когда она говорит, создаётся такое впечатление, будто каждым словом награждает. Какая разница, помолвлен он с кем-то, или нет, если посватаешься ты? Приди в себя, Ричард. Ты Мессия. Кто тебе может отказать? Разве что только Дьявол.