Мессия

Только что ревевший ветер вдруг опять затих, и сделалась такая тишина, что слышно было, как за окном плещется вода о стены дома да листья пальм шуршат.

— А может быть, они!.. — прошептал Пареннофер, бледнея.

— Кто?

— Неупокоенные. Гробы-то нынче недаром оскверняют. Много, говорят, всякой нечисти по ночам бродит.

— Ох, не надо, не надо об этом! — взмолился Тута, чувствуя, что у него от страха начинает болеть живот.

— Да выгони же, выгони ее, сделай милость! — воскликнул Мерира с отвращеньем.

Тута схватил кошку за ошейник и потащил вон из комнаты. Но она не шла, упиралась. Он едва с нею справился; наконец, вытащил и запер дверь на задвижку. Но и за дверью она продолжала мяукать, скрестись.

— Ну, так о чем, бишь, мы? — начал опять Мерира.

— О жребии, — напомнил Тута.

— Да. Не знаю, как вашим милостям, а мне кажется, умным людям недостойно быть рабами случая. Вольно решим. Айя, хочешь ты? Нет? Тута? Тоже нет? Ну, так, значит, я.

В глубине горницы был бронзовый жертвенник с деревянным складнем — изображеньем царя Ахенатона, приносящего жертву богу Солнца. Мерира подошел к нему, взял складень, ударил им об угол жертвенника так, что складень раскололся пополам, и воскликнул:

— Горе врагам твоим, Господи! Тьмою покрыто жилище их, вся же земля во свете твоем; меркнет солнце тебя ненавидящих, и восходит солнце любящих. Ахенатону Уаэнра, богоотступнику, смерть!

Все повторили, соединив руки над жертвенником:

— Смерть богоотступнику!

Мерира подошел к Туте, взял его за руку, подвел к креслу, усадил и сказал:

— Бога всевышнего, Амона-Ра, царя богов, первосвященник, пророк всех богов юга и севера, великий тайнозритель неба, Урма Птамоз завещал мне, умирая, избрать царем всей Земли Тутанкамона, сына царя Небмаара Аменхотепа, сына Горова. Все ли согласны, мужи-братья?

— Все. Да живет царь Египта, Тутанкамон!

Неферхепера, царский ризничий, подал Мерире золотую солнечную змейку, Уту.

— Властью, данной мне от Бога, венчаю тебя царем всей земли! — произнес Мерира, возлагая змейку на голову Туты.

— Царь да живет! — воскликнули все, падая ниц.

Вдруг лицо Мериры исказилось.

— Кошка опять! — прошептал он, уставившись в темный угол палаты.

— Кошка? Где? — спросил Тута, быстро оглядываясь.

— Вон, в углу, видишь?

— Ничего там нет.

— Да, ничего. Должно быть, почудилось…

Он провел рукой по лицу и усмехнулся:

— Заги, Хехеки, пантеры сокологлавые, крылатые, с человечьим лицом на спине, с распускающимся лотосом вместо хвоста, с брюхом в острых сосцах, как в зубьях пила, — много, говорят, по ночам этой нечисти бродит… А может быть, ничего и нет? Бабьи сказки, бабьи сказки… Хехеки-хехеки! — вдруг тихо рассмеялся он таким страшным смехом, что у Туты мороз прошел по спине. — Вон, вон, опять, смотри! Только это уж не кошка, — это он, Уаэнра! Видишь, какое лицо, дряхлое, древнее, вечное. Если бы человек промучился в аду тысячу лет и снова вышел на землю, у него было бы такое лицо… Смотрит на меня, смеется — знает, что хочу его убить, думает, не смею… А вот, погоди-ка, ужо тебя!

Пошатнулся, едва не упал. Все кинулись к нему. Но он уже оправился. Лицо его было почти спокойно, только в углу рта что-то дрожало непрерывною дрожью и тихая усмешка кривила губы.

Вдруг за окном раздался неистовый визг, вой; листья зашуршали, и что-то тяжело шлепнулось в воду.

Все побежали в нижние сени, выходившие в сад, и увидели плававшую в воде окровавленную кошку с распоротым брюхом.

— Плохо дело, — сказал Айя.

— Почему плохо? — спросил Мерира.

— Кто-то подслушивал.

— Что из того?

— Как что? Царю донесут.

— Пусть. Я его лучше вашего знаю: своими ушами услышит, своими глазами увидит и не поверит, — нам же головой выдаст доносчиков.

— Отложить бы?.. — робко начал Тута; у него так болел живот от страха, что он едва стоял на ногах и даже свою любимицу Руру жалеть позабыл.

— Отложить! Отложить! — заговорили все.

— Трусы, подлецы, изменники, — закричал Мерира в ярости. — Если отложите, я сам донесу!

— Да ведь мы же для тебя, Мерира, — сказал Айя. — Болен ты, лечиться надо…

— Вот мое лекарство! — воскликнул Мерира, указывая на перстень с ядом, блестевший на руке его. — Как решили, так и будет: через три дня — всему конец!

III

— Не суди меня, Боже, за грехи мои многие, я человек, самого себя не разумеющий! — шептал Мерира.

— Что ты шепчешь? — спросила Дио.

— Ничего.

Он стоял на носу лодки, держа в руках двуострый гарпун, а она, сидя на корме, гребла коротким веслом или отталкивалась, на мелких местах, длинным шестом. Плоскодонная лодка-душегубка только для двух пловцов, такая шаткая, что нельзя было пошевелиться в ней, чтобы не накренилась, связана была из длинных папирусных стеблей, залитых горной смолой.

На Мерире был древний охотничий убор; двулопастый передник, шенти, из белого льна, широко-лучистое, из бирюзовых и корналиновых бус, ожерелье, приставная бородка из черного конского волоса и парик мелко-кудрявый, черепитчатый; все остальное тело — голое; в таком уборе воскресшие охотятся в блаженных полях Иалу, в папирусных чащах загробного Нила.