Мессия

Авиезер был тучный, краснощекий, чернобородый, важного вида человек. Пышная, из финикийской узорчатой ткани, одежда его была неопрятна; множество перстней с фальшивыми камнями блестело на жирных пальцах. Он приехал в Шэол с милостыней узникам от богатых гозенских купцов.

Нааман, лудильщик и пророк, был маленький, лысый старичок, тихий, робкий и застенчивый, с одним из тех простых и добрых лиц, какие бывают у бедных еврейских поденщиков. Он приехал с Иссахаром из Фив.

Были и другие гости, но они сидели поодаль, не принимая участия в беседе и трапезе.

Когда Иссахар увидел брата, человека лет сорока, высокого, сутулого, костлявого, с изрытым глубокими морщинами, как будто измятым, лицом, — все вдруг исчезло из глаз его, кроме этого лица: родного, чужого, жалкого, милого, страшного.

— А-а, наконец-то, пожаловал! А я уж думал, не придешь, — сказал Элиав, вставая.

Иссахар подошел к нему и хотел обнять, но тот, быстрым движением хватив его за руки, не оттолкнул, а только удержал и заглянул ему в глаза, усмехаясь:

— Ну что ж, можно бы, пожалуй, и обняться? Аль брезгаешь? — проговорил, как будто не он, Элиав, медлил обнять брата, а тот — его.

Иссахар бросился к нему на шею.

— Ну, садись, — сказал Элиав, освободившись от его объятий, и указал ему на почетное место рядом с собой, полукруглый, низенький каменный стулец. — А мы тут, видишь, пируем, твоим же гостинцем без тебя угощаемся. Спасибо, что вспомнил, милостыньку нищим прислал. Угощать не смею: вам, египтянам, нечиста наша Иадова трапеза!

— Что ты, брат, зачем так говоришь? — начал Иссахар и не кончил, покраснел, потупился. Взял кусок с блюда.

— Есть! есть! И впрямь не гнушается! — воскликнул Элиав, продолжая усмехаться недоброй усмешкой.

Авиезер тоже усмехнулся в бороду, а Нааман обвел всех добрыми глазами, с тревогой.

— Может, и выпьешь? — спросил Элиав.

Иссахар подставил чашу, и тот налил в нее из кувшина густой, как масло, алой, как кровь, гранатовой наливки, тоже братнина гостинца. Налил и себе.

— За твое здоровье, Изеркер!

Выпил одним духом.

— Ах, хороша наливка, в жизнь такой не пивал!

Снова налил. Подошла Ноэминь, молодая, испитая женщина, и сказала мужу на ухо:

— Больше нельзя, господин.

— Отчего нельзя? Сколько лет с братом не виделись, как же не выпить на радостях?

Грубо оттолкнул ее локтем в беременный живот, так что она едва не упала.

— Ох, голубчики, миленькие, не давайте ему пить, беды наделает! — взмолилась она к гостям и отошла покорно, как прибитая собака.

— Чашу вторую за успех дела! — сказал Элиав. — К нам-то, чай, не без дела пришел, не для того, чтобы с братцем видеться? Ну-ка говори, Изеркер, зачем пришел?

— Не Изеркер, а Иссахар, — поправил тот и чуть-чуть побледнел, нахмурился.

— Иссахар, по-израильски, Изеркер, по-египетски, — возразил Элиав. — Сам-то ты знаешь ли, как тебя звать? Ну, полно, не сердись, не смотри на меня глазами Авеля. В Авели тебе хочется, да я-то не Каин… Равви, за что Каин убил Авеля? — обратился он к Авиезеру.

— За то, что призрел Бог на Авелев дар, а Каинов отверг.

— А отверг за что?

— Этого никто не знает.

— Ну вот, так всегда: главного никто не знает. А ведь с этого-то все и началось. Скверно началось — скверно, должно быть, и кончится… Говори же, Авель, с чем пришел?

— С доброю вестью, брат: ныне услышал Господь вопль Израиля. Скоро из Шэола выйдете, узники… Наби Нааман, ты пророк Божий, ты лучше моего знаешь все, — говори!

Нааман покачал головой, улыбаясь застенчиво:

— Э, полно, куда мне в пророки! Я человек несмышленый; вся-то мудрость наша котлы да кастрюльки лудить…

— Ничего, говори, Бог вразумит!

Старичок опустил глаза, помолчал; потом заговорил тихо, робко, видимо, повторяя чужие слова:

— Так говорит Господь Саваоф, Бог Израиля: укрепите ослабевшие руки и утвердите колена дрожащие, вот Бог ваш! Он придет и спасет вас; мышцею простертою и судами великими изведет народ Свой из Египта, из печи железной. И будет второй Исход больше первого, и больше Моисея — новый вождь Израиля.

Вдруг поднял глаза, и голос его окреп, зазвенел:

— Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Попирают народ Твой, угнетают наследие Твое. Боже отмщений, Господи Боже отмщений, яви Себя, воздай возмездие гордым! У Господа суд с народами: Он будет судить всякую плоть!

— Что-то долго не судит! — проговорил Элиав, усмехаясь язвительно, и, как будто в ответ ему, раздался вопль Шаммая:

— Вот я кричу: обида! И никто не слушает, вопию, и нет суда! Почему Бог пытке невинных посмеивается? Почему беззаконные живут и проводят дни свои в счастьи? Почему земля предана злодеям и Бог покрывает лица их? Если не Он, то кто же?

— Слышишь? — спросил Элиав, глядя прямо в глаза Иссахару. — Прав Шаммай: нет судов Божьих в делах человеческих. Болтовня пустая — все ваши пророчества. Вся земля — рай злодеев, ад невинных, Шэол. Жалкие утешители все вы, врачи бесполезные, будьте вы с вашим Богом прокляты!

Авиезер поднял глаза на Элиава и сказал:

— Не богохульствуй, сын мой. Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!