Мессия

Дверь распахнулась, и в палату вбежали хеттеянки под предводительством Маху. Одни окружили царя, другие заняли сени и стали на страже у дверей; большая же часть их пробежала в соседнюю палату. Там начался бой с отрядом мадиамских наемников.

— Бунт! Спасайте царя! — кричали сановники и метались по комнате, ища выхода, чтобы бежать.

Вдруг загрохотали удары в ту дверь, откуда выбежали хеттеянки. Обе половинки дверей затрещали, закачались на петлях; их рубили топорами изнутри. Никто не ожидал нападения с тылу. Хеттеянки едва успели кинуться к дверям. Здесь начался новый бой.

Засвистели стрелы и копья. Одно копье ударило в винный поставец. Он упал, звеня разбитой посудой. Опрокинулся свещник — пылающий куст, и на полу вспыхнули циновки.

— Горим! горим! — кричали сановники, но ничего не делали, чтобы потушить пожар.

Девочка нубиянка схватила ковер и накинула его на пламя, так что оно сразу потухло.

Стрела пронзила благовонную шишку на голове Тэйи и сорвала с нее парик, обнажив лысое темя. Но старуха сидела невозмутимо, даже рукавичек не сняла, как будто для нее и бунт входил в придворный чин.

Мируит, раненная копьем в живот, лежала на полу, в луже крови, царапала пол ногтями и скалила зубы, точно смеялась, а узкие, детские бедра ее двигались все тише и тише, как будто кончая давешнюю пляску любви.

Может быть, хеттеянки не выдержали бы натиска мадиамитян, если бы в последнюю минуту перед бунтом половина их не изменила заговорщикам.

Шум боя начал затихать. Бунтовщики отступали. Жены победили мужей. Все произошло так внезапно, что гости не успели опомниться.

Вдруг в палату вошел легко раненный в левую руку Рамоз, волоча за собой Туту. Бросил его к ногам царя и закричал:

— Вот, государь, главный злодей: для него и этот старался, — указал он на Мериру и обернулся к Туте: — Признавайся, подлец, или убью, как собаку!

Занес над ним нож. Царь схватил его за руку:

— Брось нож!

Но тот, не выпуская ножа и весь трясясь от злобы, проворчал:

— Опять простишь?

— Прощу или нет, воля моя, а ты брось нож!

Силой отнял у него нож и отбросил.

— Горе! Кто сам себя губит, того и Бог не спасет, — продолжал ворчать старик и тяжело опустился в кресло, ослабев от раны. Тута валялся в ногах царя.

— Правду он говорит? — спросил его царь.

— Не я, не я, государь, видит Бог, не я… — пролепетал Тута, указывая пальцем на Мериру.

Тот стоял поодаль, не двигаясь, с таким безучастным лицом, как будто ничего не видел и не слышал. Кто-то скрутил ему веревкой руки за спину.

Царь подошел к нему и спросил:

— Ты хотел меня убить, Мерира?

— Хотел.

— За что?

— За то, что ты готовишь путь Сыну погибели.

— Разве мы не вместе готовили?

— Нет, не вместе.

— Зачем же ты мне лгал?

— Чтобы дело твое уничтожить.

— А на Него за что восстал?

— Можно мне тебя об одном просить, государь?

— Проси.

— Не спрашивай меня ни о чем и казни скорей.

— Нет, Мерира, я тебя не казню.

— Простишь, как Туту? — молвил Мерира и усмехнулся, как будто брезгливо поморщился. Говорил, опустив глаза; вдруг поднял их, заглянул прямо в глаза царю и сказал:

— Делай, что знаешь, но помни, Уаэнра, если не ты меня, то я тебя…

Не кончил, но царь понял: «Я тебя убью».

Положил ему руки на плечи, тоже заглянул прямо в глаза его и проговорил с тихой улыбкой:

— Помни и ты, Мерира: что бы ни случилось, я тебя люблю!

V

Царь узнал позже всех, что царевна Макитатона беременна. Она сама призналась ему в этом, но не сказала, от кого, и так умоляла не расспрашивать, что он пожалел ее, успокоил:

— Не хочешь говорить, не надо; скажешь, когда захочешь.

Обвинял себя во всем: «Если б я любил ее больше, этого бы не было!» Был несправедлив к себе: всех дочерей любил, а Маки больше всех.

Думал, что знает царица, от кого дочь беременна; но не знала и она. Может быть, только царевнина няня, старушка Аза, кое-что подозревала, но скорее дала бы себе вырвать язык, чем сказала бы.

Странные слухи ходили по городу: будто бы царевну обольстил бродяга, беглый раб, а может быть, и сам Изеркер, Изка Пархатый; это ему и не так трудно было сделать, потому что за царскими дочерьми надзор был плохой: видели, как царевна Макитатона выходила ночью одна в пустыню через потайную дверь в садовой стене Мару-Атону. И прибавляли не без злорадства, что Пархатые очень довольны: от царевны-де родится ихний царь, Мессия.

Однажды принесли во дворец карлика Иагу, избитого до полусмерти. Он подрался с толпою уличных оборванцев, глазевших на непристойный рисунок, сделанный углем на стене: шесть царевен стояли в ряд, а внизу была надпись:

Нас, маленьких, шесть,
Сами мы — крошки,
А большущие головы —
Словно гири из олова
Или тыквы на грядках.
Подгибаются ножки,
Шатаемся на пятках:
Трудно нам головы несть.
Тыквоголовых нас шесть.

Рядом был другой рисунок: царевна Макитатона с огромным животом, и надпись: