Мессия

Он наливает воду из закипевшего чайника, помешивает и тычет ложечкой в чайный пакетик, пока напиток не становится, по его мнению, достаточно темным. Пакетик летит в мусорное ведро. Когда Ред входит в спальню, Сьюзен уже в постели, лежит спиной к двери. Ред слегка отпивает чай и ставит чашку на прикроватный столик.

— Ну, теперь моя очередь высказаться?

Она не шевелится. Он ждет несколько секунд, потом решает принять ее молчание за согласие.

— Он снова взялся за свое.

— Кто?

— Серебряный Язык.

— Когда?

— Сегодня. Сразу после того, как я отправил тебе факс. Собственно говоря, я только отошел от аппарата — собрался пойти и перехватить с Джезом по сэндвичу, — как зазвонил телефон.

— Я не хочу это слышать, Ред.

Ее голос приглушен одеялом.

— Номер четыре, Сьюзен. Четвертая жертва. Человек по имени Барт Миллер. И знаешь, как Серебряный Язык убил его? Он снял с него кожу, Сьюзен. Снял кожу с живого человека и оставил зажатой в его же руке. Через четверть часа после того, как был отправлен факс, я смотрел на человека без кожи на туловище. Теперь ты понимаешь?

Она перекатывается и поворачивается к нему, приоткрыв лицо.

— Ред, это мы уже проходили. Пойми, мне плевать, даже если бы Барта Миллера нашли в Темзе с ногами, схваченными в ведре с бетоном. Он мне, на хрен, не муж, не друг — никто! Мне наплевать. Неужели ты не понимаешь?

Ред вскакивает. В его горле клокочет гнев.

— Барта Миллера держали вверх ногами, чтобы он подольше не потерял сознания. Он знал, что происходит с ним. Лабецкий утверждает, что это могло продолжаться до получаса. И все время, пока с его груди и спины сдирали кожу, он все это ощущал. Можешь ты представить это себе, Сьюзен? Можешь? Полчаса, когда каждая секунда, пропитанная болью, ощущается как столетие. Вдумайся в это, хотя бы на мгновение, и тогда ты, может быть, поймешь, почему я веду себя так, как веду.

Сьюзен снова перекатывается в сторону от него. Ред ныряет в постель и хватает ее за плечи, вне себя от ярости, вызванной нежеланием понять и выслушать его.

И тут до Сьюзен, похоже, доходит. Она поворачивается на постели и притягивает его к себе, переплетая руки за его плечами и уткнувшись ртом ему в волосы. Оба, и он и она, несут какую-то невразумительную чушь, крики переходят во всхлипы и бормотание, она издает тихие, бессмысленные, успокаивающие звуки.

Потом Сьюзен немного отталкивает его и припадает губами к его губам. Их языки — языки — соприкасаются, и словно слабый разряд электрического тока пронзает Реда. Его руки движутся под ее ночной рубашкой, находя подол и задирая его вверх, на бедра, открывая темноту лона, а потом и грудь. Она приподнимается на подушке, помогая ему снять с нее рубашку через голову, в то время как сама расстегивает на нем сорочку и брюки. Одеяло летит на пол, оба они обнажены, он наваливается на нее, она наклоняется, чтобы направить его внутрь себя, он закрывает глаза…

Освежеван заживо…

Он ощущает, как косточки бедер Сьюзен перемещаются под кожей, под его прикосновением, и ему кажется, будто это прикосновение — единственное, что соединяет его с реальностью. Ибо эмоциональный вихрь уносит его прочь от этой реальности. Глаза его закрыты, но на внутренней стороне век, как на экране, он видит содранную, зажатую в кулаках кожу, трупы, свисающие с перил, ложки, вставленные во рты, и кровь, ручьями, потоками хлещущую оттуда, где раньше были языки. И пока он не открывает глаз, эти образы не оставляют его, захватывают, не оставляя места ни для чего другого.

Не выдержав, он открывает глаза и смотрит вниз. Его обмякший, бессильный член словно насмехается над ним. Вот и весь экстаз, в который должно было вылиться примирение.

Он сползает с кровати только затем, чтобы поднять с пола трусы и прикрыть свой срам, берет со столика еще не успевшую остыть чашку чая и спускается в гостиную. Где садится перед телевизором, не видя ничего и ненавидя себя.

50

Среда, 14 июля 1982 года

Эрик, прежде чем признаться Реду, продержался неделю. Реда хватило на целых три месяца, но выдерживать больше он уже не в силах.

Не проходит ни дня, чтобы Ред не думал о пареньке, не задавался вопросом, что с ним сталось. Жив он или мертв, отделался ли испугом и ушибами или превратился в калеку? Как его зовут? Не проходит ни единого дня, чтобы в памяти Реда не всплывали те несколько секунд, из-за которых он мучается угрызениями совести.