Мессалина

— Она хотела сообщить мне некоторые подробности заговора Галла и Корвина, не зная, что я их уже допросил.

Клавдий посчитал, что лучше уж обмануть Мессалину и не восстанавливать ее и далее против Агриппины, что непременно произойдет, если передать ей суть их разговора. Он сел на край ложа, и Мессалина удивленно спросила:

— А как ей удалось прознать о заговоре?

— Я об этом не спрашивал.

— Спросить, пожалуй, стоило. Клавдий, остерегайся этой женщины, она такая интриганка!

— Это моя племянница, дочь Германика, — просто ответил он.

Мессалина сочла разумным не настаивать.

— И как предполагаешь наказать заговорщиков?

— Галла сошлю в его имение на Сицилии. Что касается Корвина, то я еще не решил. Не могу не учитывать того, что он принадлежит к прославленной фамилии и в особенности того, что он твой двоюродный брат. — От этого, по-моему, его вина еще более тяжела. Перед правосудием все должны быть равны. Но, быть может, твой поступок оценил бы народ, если бы ты, по примеру Августа, проявил великодушие и простил бы его. У него тоже есть имение, куда ты мог бы выслать его на несколько месяцев.

— Ты дала мне хороший совет. Именно так я и сделаю. Поистине, моя Месса, я не представляю, как бы жил без тебя! Чем больше я тебя знаю, тем чаще славлю богов за то, что они дали мне такую супругу.

Глава XIX

МЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ

Мессалина порой спрашивала себя, подозревала ли ее мать, что это она, Мессалина, погубила Аппия Силана. Лепида никогда не заговаривала об этом и продолжала вести себя с дочерью так, будто ничего не произошло. Она так мало горевала и так недолго носила траур, что у Мессалины даже закралась мысль, уж не рада ли она исчезновению излишне добродетельного супруга, который мог только мешать ее любовным увлечениям и прочим выходкам. Когда Лепида находилась в Риме и не была целиком поглощена своими новыми связями, она регулярно наведывалась к дочери, чтобы, как она уверяла, поцеловать внуков, но главным образом для того, чтобы обсудить с ней всевозможные городские слухи и в особенности те, что касались императорской семьи. Мессалине иногда даже казалось, что ее мать испытывает злорадство, передавая все те сплетни, которые ходили о ней.

— Я только что от Симона, — объявила Лепида, застав как-то дочь за туалетом, когда рабы подготавливали ее к вечернему пиру, который она собиралась дать в своем доме на Квиринале.

— От Симона? — удивилась Мессалина и нахмурила брови, пытаясь понять, о ком идет речь.

— Да, Симон-маг, ты его знаешь.

— А, так он по-прежнему в Риме? — поинтересовалась Мессалина, не видевшая его со дня своей свадьбы.

— Зачем же ему уезжать, если он здесь бессовестно разбогател? И знаешь, кого я там встретила?

Мессалина состроила удивленное выражение лица, не переставая глядеться в круглое зеркало, которое держала перед ней служанка.

Лепида поспешила объявить торжествующим голосом:

— Валерия Азиатика.

— А! — только и сказала Мессалина, ощутив, однако, легкий толчок в груди.

— Он перестал бывать у Симона несколько месяцев назад, когда расстался с Поппеей. Более того, я узнала, что она сделалась любовницей Мнестера… Это мне кажется невероятным, поскольку, как говорят, этот актер любит только юношей.

— Иногда и женщин, когда находит в них какой-то для себя интерес, — заметила Мессалина, внезапно заинтересовавшаяся тем, что говорила мать.

— Вполне возможно. Я думаю, что ты проявила по отношению к Симону забывчивость. Ведь именно благодаря ему ты стала первой женщиной в империи, и однако ты ни разу не выразила ему признательности. А ведь я уже просила тебя об этом.

— Я и вправду забыла о нем, но не потому, что неблагодарна. Так уж в жизни выходит, и трудно сказать, почему в какое-то время хочется видеть тех или иных людей, а потом от них отдаляешься. Но расскажи мне об Азиатике. Он расстался с Поппеей?

— Некоторое время он с ней не виделся. Правда, он долго был на родине, в Галлии, и еще в Германии. Говорят, раздал немалые суммы легионам, которые там размещены.

— Вот как! И для чего же?

— Не имею ни малейшего представления. Как бы то ни было, а с Поппеей он помирился. Похоже, он даже больше влюблен, чем прежде. Любопытно, что, судя по его разговорам с Симоном, он все более обращается к делам духовным и все дальше отходит от удовольствий плотских.

— Тогда возникает вопрос, что влечет его в компанию Симона, который торгует своей женой и погряз в разврате, — заметила Мессалина.

— А то, что Симон — платоник. Через обладание Венерой общедоступной он возвышается до Венеры небесной, любовь плотская ведет его к любви божественной. Так он утверждает, по крайней мере.

— А ты, мамочка, достигла божественной любви?

— Пока нет, мудрость приходит с годами.

— Мне думается, что мудрость, о которой ты говоришь, не что иное, как усталость от жизни, которая наступает после истощения чувств.

— Очень может быть. Во всяком случае, мои чувства еще никоим образом не истощились, и меня радует мысль, что я еще долго буду получать от жизни удовольствие. Полагаю, то же можно сказать и о тебе, мое дорогое дитя.