Длинная, заставленная книжными шкафами комната была отделом Австралии. Ничего особенного я не увидел в этой комнате. В глубине ее сидели два научных сотрудника в пиджаках и брюках и пили чай с соевыми батончиками. Я подозрительно огляделся и попросил рассказать мне про Австралию.
Некоторое время они деликатно пытались выяснить, что именно меня интересует: история, промышленность, искусство, фауна. Я никогда не подозревал, что все эти штуки есть в Австралии. Перед размахом моего невежества они быстро скисли. Позже я узнал, что в своих научных спорах они отличались твердостью и строгостью, но тут они вели себя беспомощно. На них жалко было смотреть. С виноватым видом они показывали книги, десятки, сотни книг, справочники, альбомы, оттиски своих научных работ. Хуже нет иметь дело со специалистами. Я им прямо сказал:
– Не стану я ничего читать. Не надейтесь. Лучше уж я поеду так. Непосредственно. Как Джемс Кук. – Тут я спохватился и добавил: – Если я вообще поеду, потому что некогда мне ездить.
Они улыбнулись как-то опечаленно. Никто из них, оказалось, в Австралии не был. Всю жизнь они изучали Австралию издали, как астрономы. Они знали про Австралию все. Ее краски, ее людей, запахи, легенды, песни, живопись. Точность их знаний я мог оценить, лишь вернувшись из Австралии. Я пришел в институт рассказать о поездке и не заметил, как стал слушать их рассказы.
А в тот первый раз Владимир Рафаилович повел меня в музей. В пустом полутемном зале сидели за стеклом пыльные аборигены среди своих бумерангов, топоров и копьеметалок. Коллекции были составлены Миклухо-Маклаем и затем А. Ященко. С тех пор как шестьдесят лет назад Австралию посетил Ященко, особых пополнений музей не получил. Экспедиций не посылают. Владимир Рафаилович – один из тех наших австраловедов, которые изучают аборигенскую жизнь во всех подробностях; его можно пустить к аборигенам, и никто не отличил бы его от любого обитателя-аборигена. Но, сидя на Васильевском острове, Миклухо-Маклаем не станешь. Слушая его, я чувствовал, что он готов хоть на плоту, как Тур Хейердал, добираться до своей Австралии. Сколько возможных Миклухо-Маклаев, энтузиастов, мужественных, самоотверженных, несостоявшихся путешественников вынуждено проводить свою жизнь в таких комнатах, заставленных книжными шкафами.
– Дались вам эти аборигены! – говорил я, ища слова утешения. – Первобытная нация. Что они могут дать нашему веку?
В глазах Владимира Рафаиловича появилась древняя тоска этнографа от древнего людского невежества.
– Раса! – устало поправил он. – Раса, а не нация. Целая человеческая раса. Одна из четырех рас. Они самое первобытное общество из оставшихся па земле. Поймите, как это важно для науки. – И он безнадежно махнул рукой.
Я вышел на набережную, получив первое свое австралийское расстройство.
Лед на Неве лежал еще крепкий. Лыжники возле университета садились в автобус. Легкий снег медленно кружился, не падая, а поднимаясь вверх. Навстречу мне шел Лева Игнатов.
– Откуда, куда? – спросил он. Он не дослушал меня. Недоверие – не то слово. Он воспринял новость как глуповатую шутку.
– Какая Австралия? Неостроумно. Сорок градусов жары и купание? Не существует. – Он поднял воротник. – Австралия? Понятия не имею. Это что-то вроде Атлантиды. Ты видел когда-нибудь человека, который был в Австралии? То-то. Старик, очнись, мы ж с тобой не школьники. Австралия! Антиподы! Люди, которые ходят вверх ногами! Мистика. Неужели ты до сих пор веришь? Тебе надо проветриться; махнем лучше в Кавголово на лыжах?
Его румяная морозная физиономия выражала такую уверенность, что моя Австралия растаяла, показалась выдумкой, и такой она оставалась долго, пока мы не ступили на раскаленные плиты сиднейского аэродрома.
МЫ
В путевых очерках принято писать не «я», а «мы». Мы не будем нарушать обычая. «Мы» – признак скромности. «Мы» – не такая ответственность. «Мы» – более типично, когда «мы» ездим, «мы» ходим, «мы» – так оно спокойнее. Конечно, тут есть свои сложности. «Мы увидели», «мы сказали» – еще куда ни шло, а вот попробуйте – «мы чихнули», «мы подумали», «мы хлопнули дверью».
Мы действительно были «мы». Нас было двое. Вся наша делегация – Оксана Кругерская, консультант Союза писателей, специалист по английской и австралийской литературе, и я.
Наше «мы сказали» – тоже правда. Сперва говорил я по-русски, а потом Оксана то же самое изображала по-английски. Под конец путешествия это уже бывало не потом – я еле поспевал за ней, я ей только мешал.
Ночной аэропорт Тегерана был пуст. На стенах светились цветные диапозитивы иранских мечетей. Стоянка длилась час, и весь час мы стояли перед витриной и разглядывали иранские миниатюры на слоновой кости, эмали.
Так они и запоминались – аэропорты с роскошными волнующими названиями: Калькутта, Карачи, Сингапур – по узорчатым дамасским клинкам, кашемировым шалям, по пухлым фигуркам будд, серебряным браслетам, сафьяновым алым туфелькам, с золотым тиснением.